Пути, перепутья и тупики русской женской литературы

Роман представляет собой переплетение двух линий. Одна линия — бабушки Виолы, Вили, гимназисточки из хорошей семьи, революционерки в юности и старой большевички впоследствии, историка марксизма и международного рабочего движения. Другая — внучки Татьяны, диссидентки и бунтарки, самиздатовской поэтессы, так и не сдавшей в университете экзамен по истории КПСС. «Главы бабушки» и «главы внучки» четко чередуются, чтобы слиться в конце, закольцевав сюжет. <…> Героиня-внучка говорит от первого лица, героиня-бабушка — от третьего, но это та персональная стратегия, которая позволяет внучке, перевоплотившись, взглянуть на прожитую бабушкой жизнь бабушкиными глазами. Зачем нужна эта неспешная, пропущенная через себя реконструкция семейной памяти, объясняется в первой главе <…>: «Бабушка — это моя история, и явственное противоречие заключается в том, что она делала революцию, которую я всегда считала величайшим несчастьем и позором, а ее, бабушку, прекраснейшей из смертных, точнее, бессмертных…» «Запас прочности» — попытка снятия этого противоречия, попытка восстановления нарушенной целостности[860].

Таким образом, здесь мы видим уже отмеченный конфликт в восприятии и изображении образа бабушки: с одной стороны, она — носительница неприемлемого социального опыта, а с другой — самый близкий и родной человек. То есть наряду с социальной чуждостью, отчуждением присутствует асоциальная, телесная близость. Это противоречие формально снимается в романе за счет появления бабушки как субъекта повествования, но фактически — за счет создания из бабушки (как и из матери) двойника повествовательницы. Бабушка — революционерка, мать — истерическая богемная дама, внучка (протагонистка) — диссидентка, но все трое живут одинаково: для себя, по своим правилам (а можно сказать, по своим эгоистическим законам и прихотям), уверовав в свою исключительность. Занимающаяся бессмысленным, но доходным делом партийной пропаганды, бабушка живет в мире привилегий, кремлевских больниц, загораний в деревне во время Голодомора и еды на накрахмаленных скатертях с серебряными кольцами для салфеток во времена ГУЛАГа. Несмотря на множество известных имен и подробностей, реальная история проходит по касательной к жизни бабушки. Перед нами повествование о хороших и необычных людях, живущих в нехорошее время в нехорошей стране, а главная сюжетная роль бабушки — быть зеркалом, отражающим Солнце (это семейное прозвище повествовательницы и протагонистки). Как мне представляется, диалога голосов здесь фактически нет, и «реабилитация» бабушки происходит за счет ее сущностного уподобления внучке.

Однако в современной прозе (особенно женской) умножение фокализаторов и нарраторов часто дает другой, стереоскопический эффект. Во многих текстах (как формально и у Щербины) изображаются три (а то и четыре) поколения женщин, и каждой дано право голоса. При этом позиция бабушки (старухи) переосмысляется, она демифологизируется и с точки зрения постороннего взгляда (дочери и внучки/внуков), и изнутри.