Пути, перепутья и тупики русской женской литературы

Для этого надо монополизировать право на ребенка, надо отнять его у матери, что бабушка и делает, объясняя свой поступок на риторическом уровне тем, что дочь — плохая мать, не мать, а «похотливая курва», которая из‐за неодолимого влечения к «кровожадному карлику-кровопийце» повесила вечно больного, «гниющего» сына на шею бабке. Мотив конкурентной борьбы с дочерью за право на внука многозначен, он имеет и эротические коннотации, потому что любовь бабушки к внуку изображается как телесная, плотская:

Это он по метрике матери своей сын. По любви — нет на свете человека, который бы любил его, как я люблю. Кровью прикипело ко мне дитя это. Я когда ножки эти тоненькие в колготках вижу, они мне словно по сердцу ступают. Целовала бы эти ножки, упивалась! Я его, Вера Петровна, выкупаю, потом воду менять сил нет, сама в той же воде моюсь. Вода грязная, его чаще, чем раз в две недели, нельзя купать, а я не брезгую. Знаю, что после него вода, так мне она как ручей на душу. Пила бы эту воду! Никого, как его, не люблю и не любила! Он, дурачок, думает, его мать больше любит, а как она больше любить может, если не выстрадала за него столько? Раз в месяц игрушку принести, разве это любовь? А я дышу им, чувствами его чувствую! <…> Такая любовь наказания хуже, одна боль от нее, а что делать, если она такая? Выла бы от этой любви, а без нее зачем мне жить.

<…> Все эгоисты, предатели кругом. Один ты, солнышко мое, рядом, а больше мне никого и не надо. <…> Хотя ты тоже, как они, — добавила вдруг бабушка с горьким презрением. — Мать придет, кипятком перед ней ссышь: «Мама, мама!»

Чувство бабушки к дочери — это жгучая ревность, конкуренция за ребенка напоминает любовный поединок («Оля… Оленька! Отдай мне его! Я умру, все равно он к тебе вернется. <…> Он последняя любовь моя, задыхаюсь без него»). Можно сказать, что бабушка умирает от неразделенной любви, потому что внук признается: «Я не любил ее и не мог вести себя с ней, как с мамой».

Очевидно, что у Санаева, как и в текстах, о которых шла речь выше, чистота и мудрая бесстрастность бабушек, которые были главным основанием их гиперсимволизации в литературной традиции, мягко говоря, ставится под вопрос, так же как и бескорыстность их любви: бабушка из идиллической фигуры превращается в трагическую (или трагикомическую), «прекрасное совершенство» оборачивается ужасным несовершенством.

Как уже говорилось, к этим проблемам весьма чувствительна женская проза, особенно написанная писательницами, которые сами вошли в возраст бабушек, как Л. Улицкая и Л. Петрушевская. В повести последней «Время ночь» тоже изображаются невероятно сложные взаимоотношения прабабушки — бабушки — матери — детей/(пра)внуков. Но если у П. Санаева — fiction-воспоминания внука (где у бабушки есть право слова), то у Петрушевской — записки бабушки.

Текст написан от лица пятидесятисемилетней поэтессы (по крайней мере, она себя таковой считает) Анны Андриановны, дочь которой Алена в результате несчастных романов рожает одного за другим троих детей. С одним из них, шестилетним Тимофеем, «водится» бабушка. Есть еще вернувшийся из тюрьмы сын Андрей и сданная в больницу для престарелых хроников психически больная мать Анны, бабушка Сима.