Пути, перепутья и тупики русской женской литературы

Два момента в этой позиции обыкновенного человека здесь ясно маркированы. Во-первых, отчуждение от власти, которая всегда изображается как-то нечто непостижное уму, она никогда не часть нас, это они, действующие в каких-то своих, неясных для людей интересах. Влиять на нее или участвовать в ее выборах непосредственно невозможно. Второе — это функция информации как властного ресурса, как способа разделения на доминирующих и доминируемых («слепых котят»). Изолирование от информации, конечно, и основа для манипулятивных пропагандистских стратегий. Об этом писал социолог Ю. Левада, отмечая, что изолированность от информации порождает у «простого советского человека» боязнь информации, «нежелание ее иметь, неумение ее понимать, более того, готовность воспринимать любое новое знание с помощью „старых, традиционных стереотипов“»[1103]. Однако дневник Лашиной демонстрирует не только и даже не столько подчинение обыкновенного человека манипуляциям власти, сколько тактики ускользания от нее.

Ресурсы, которыми пользуется в этой ситуации обыкновенный человек, — это собственные каналы информации (слухи) и проявляемая автором дневника эмпатия, солидарность и нарративная[1104] идентификация с жертвами власти. Последнее, наверное, можно рассматривать, как уже отмечалось, как одну из тех тактик повседневности (в терминах де Серто), которые вызывают отклонения в функционировании власти.

В случае Лашиной мы видим попытку сделать такую позицию, отрефлексированную в акте письма, — публичной, вынести ее за рамки дневникового дискурса. Как уже упоминалось, в 1949 году она уходит со службы для того, чтобы посвятить себя литературному труду. Она пишет несколько романов и повестей и предпринимает попытки их издания. Как можно понять из дневника — это повествования о перипетиях частной жизни людей, написанные на автобиографическом материале, которые не были опубликованы, так как бóльшая часть издательских и журнальных рецензий на рукописи была отрицательной. Из пристрастного пересказа и комментариев в дневнике мы можем судить о существе претензий рецензентов. Главная из них состояла в том, что тексты Лашиной страдают, как тогда говорилось, «мелкотемьем», слишком прозаически изображают советскую жизнь и советских людей. Рецензенты ждали и требовали от текстов агиографий «замечательных советских людей», героических мужчин и «новых женщин», написанных в соответствии с соцреалистическим каноном, в то время как автор стремилась изобразить реальную жизнь обыкновенных людей[1105].

29.11.50. Консультант «Нового мира» заканчивает рецензию такими словами: «Произведение печатать нельзя. Автору не удалось создать роман, отвечающий высоким требованиям, которые партия и советский народ предъявляют к произведениям литературы» <…> Выходит, что нет у нас таких людей, как [герои романа]. Да они не только есть, их много. Они обыкновенные люди. <…> «Прямые пути» — сама жизнь. Только ведь жизнь не проходит в непрерывных триумфах и победах, она идет в обычных делах среди будничного и черного труда. И люди далеко не все герои[1106].

12.09.54. По Горбунову выходит, что советский человек живет для общества, решительно отметая на задний план все личное. Он может быть только сильным, умным, трезво рассуждающим, ошибки ему не свойственны, он чужд им по своей природе. А отсюда ему не знакомы и не должны быть знакомы страдания, тоска. Серенького, будничного в нем ничего нет. А в «Прямых путях» жизнь простых обыкновенных людей, ошибающихся, страдающих. В ней много простых будней нашей жизни, черновой ее стороны, трудностей, забот, сомнений, маленьких, простых радостей[1107].

Упоминавшийся уже американский историк Йохен Хелльбек, исследуя дневники сталинского времени, пишет о том, что