Пути, перепутья и тупики русской женской литературы

Une femme émancipée — это слово можно б очень верно перевести одним русским словом, да жаль, что его употребление позволяется в одних словарях, да и то не во всех, а только в самых обширных. Прибавлю только то, что женщина-писательница, в некотором смысле, есть la femme émancipée[365].

В обширной статье М. Каткова в «Отечественных записках» 1840 года[366] анализ произведений Сарры Толстой предваряется пространными общими рассуждениями о назначении женщины и, в частности, женщины, занимающейся творчеством. Здесь мы снова встречаем резкое разграничение сфер природного, вечного, с точки зрения и этого критика, предназначения мужчины и женщины. Первому опять приписываются и предписываются такие качества, как деятельность, активность, сознание и развитие; он обладает властью и завоевывает, осваивает пространство. Мужчина сравнивается с животным, а женщина с растением, цветком[367].

В самом деле так же спокойно, так же грациозно развивается она извнутри, как и цветок; он не покидает своей долины, места, где животворное солнце вызвало его из семени, он не трудится, он не ищет, свет и пища ему даром, и он платит за все лишь своим благоуханием[368].

Ботаническое сравнение маркирует прежде всего такие свойства женственности, как красота (украшение), хрупкость, слабость, пассивность и привязанность, прикрепленность к своему месту. Идея ограниченности, прикрепленности женщины к отведенному ей месту многократно варьируется в статье:

назначение женщины — оставаться во внутренней сфере жизни, в том кругу именно, которым природа обвела ее[369];

любовь есть стихия ее, <…> она должна определяться привязанностью и преданностью. Не выходя никогда из себя, не отрываясь от природы, женщина находит вокруг себя предметы для своей привязанности там, где они сами встречаются ей в тихом кругу семейства[370] (курсив мой. — И. С.).

Те женщины, которые остаются внутри магического круга, достойны уважения, даже если они не совсем соответствуют идеалу женственности. И снова мы слышим адресованные женщинам заклинания не покидать спасительного круга, чтобы не превратиться в чудовище, урода. И снова подчеркивается, что, жертвуя своей женственностью, отступница (преступница, переступившая черту) ничего не получает взамен, так как

не только в науке, но и в искусстве, и вообще во всех родовых областях внешней деятельности, женщина не может достигнуть до степени гения, творящего типические произведения и полагающего эпохи в развитии своей сферы, ибо гений предполагает полное соответствие со своим родом, с идеею своего назначения; идея же женского призвания совсем не в этом, и гениальность ее высказывается в другом роде[371][372].

Утверждая, что «безрассудно наглухо запирать для женщины те или другие житейские сферы»[373], Катков между тем очень ясно перечисляет те уже хорошо известные роли, в которых женщина может самореализоваться, — «в любви дочери, в любви невесты, в любви жены, в любви матери»[374]. Ее творческое начало может быть направлено на самое себя (творить из себя идеальную дочь, невесту, жену и мать) или изливаться в кругу семейства.