Пути-перепутья

- Ринекер, если вы еще раз посмеете пререкаться со своей женой, готовьтесь к смерти. Милостивая государыня, чего хочет от вас это чудовище? Почему он брюзжит? Ума не приложу. Невольно напрашивается мысль, что вы задели его за живое как представителя тяжелой кавалерии, и - прошу мне простить неудачную остроту - он становится на дыбы, потому что оскорблена его лошадь. Заклинаю вас, Ринекер! Будь у меня такая жена, для меня каждая ее прихоть была бы равносильна приказанию, и если бы госпожа баронесса пожелала видеть меня гусаром, я перешел бы в гусары, не мешкая ни секунды. В одном я убежден и готов голову прозакладывать: если бы его величеству довелось услышать столь красноречивый призыв, у гвардейских гусар окончилась бы спокойная жизнь, уже завтра их расквартировали бы на ночлег в Целендорфе, а послезавтра они бы торжественно вошли в город через Бранденбургские ворота. О, этот дом Селлентинов! Пользуясь случаем, я за первым же бокалом трижды провозглашу здравицу в его честь. Ах, баронесса, почему у вас больше нет сестер? Почему фрейлейн Ине уже помолвлена? В таком юном возрасте? Чтобы досадить мне?

Кете упивалась этими славословиями и обещала Балафре, коль скоро Ине безвозвратно для него потеряна, сделать, со своей стороны, все от нее зависящее для его счастья, хотя совершенно ясно, что это говорится для красного словца и что на деле он неисправимый холостяк. Далее она перестала поддразнивать Балафре и возобновила рассказ о предстоящем путешествии, причем всего подробней - о том, как она мыслит себе свою переписку. Итак, она надеется каждый день получать по письму, ибо это священная обязанность заботливого супруга, но и сама она не останется в долгу и в первый же день намерена посылать весточку с каждой остановки. Это предложение вызвало восторг даже у Бото. Окончательно же идея Кете была утверждена в таком виде: она действительно будет писать по открытке на каждой станции, до самого Кельна, через который собирается ехать, хотя это и не совсем по дороге, но затем она сунет все открытки, как бы много - или как бы мало - их ни было, в общий конверт, что даст ей возможность описывать своих спутников, не опасаясь нескромности почтовых чиновников и письмоносцев.

После обеда подали кофе на балконе, причем Кете, поломавшись немного, дала себя уговорить и появилась в дорожном костюме, состоящем из шляпы а-ля Рембрандт и плаща, с сумкой через плечо. Выглядела она в этом наряде очаровательно, Балафре пришел в совершенный восторг и просил ее не слишком удивляться, если завтра утром, открыв дверь своего купе, она увидит робко забившегося в угол кавалера.

- При условии, что он получит увольнительную,- засмеялся Питт.

- Или дезертирует,- добавил Серж,- ибо лишь тогда он докажет свою готовность на любые жертвы.

Еще несколько минут прошло в непринужденной болтовне, затем гости распрощались с любезными хозяевами и ушли, порешив путь до Лютцовплацбрюке проделать совместно. Здесь они разбились на две группы, и в то время как Балафре, Ведель и Остен продолжали свой путь вдоль канала, Питт и Серж, намеревавшиеся зайти к Кроллю, повернули в сторону Тиргартена.

- Что за прелесть эта Кете,- сказал Серж.- Ринекер рядом с ней выглядит донельзя прозаично, а порой таким занудным брюзгой, словно он стыдится перед всем светом за свою маленькую жену, которая, между нами говоря, много его умней.

Питт промолчал.

- И что ей могло понадобиться в Шлангенбаде или Швальбахе? - продолжал Серж.- Шлангенбад никому не помогает, а если и помогает, то помощь эта бывает престранного рода.

Питт искоса поглядел на него.

- По-моему, Серж, ты вконец обрусел или, другими словами, все больше оправдываешь свое имя.

- И однако ж до сих пор не оправдал. Но шутки в сторону, я говорю серьезно: Ринекер меня бесит. Скажи на милость, чем ему не угодила его прелестная маленькая жена? Ты случайно не знаешь?

- Знаю.

- Чем?

- She is rather a little silly, или, если желаешь, могу перевести: она малость глуповата. А на его вкус даже слишком.

Глава девятнадцатая

На перегоне между Берлином и Потсдамом Кете задернула желтые занавески для защиты от разгорающихся все ярче лучей солнца, а на набережной Луизен-канала в этот день вообще не закрывали окон, и утреннее солнце заглядывало к фрау Нимпч, озаряя всю комнату. Лишь дальняя ее часть еще пряталась в тени. Здесь стояла старомодная кровать с горой подушек в бело-красных клетчатых наволочках, а на подушки откинулась фрау Нимпч. Она скорей сидела, чем лежала, потому что в груди у ней была водянка и ее жестоко мучили приступы удушья.

Снова и снова поворачивала она голову к распахнутому окну, но того чаще глядела на камин, в котором сегодня не развели огня.

Лена сидела рядом с ней и держала ее за руку. Заметив, что взгляд старушки то и дело обращается к очагу, она спросила:

- Развести огонь? Я думала, раз ты лежишь, и в постели тепло, и на дворе такая жарынь…

Старушка не отвечала, но Лене показалось, что она была бы этому рада. Лена подошла к камину и развела огонь.