Пути в незнаемое

Особенно был озабочен Буле тем эффектом, которого он жаждал достичь внутри монумента. Посетители должны были пребывать на небольшой площадке, поднятой над нижним полюсом сферы. Огромная сфера, совершенно гладкая, лишенная каких-либо деталей, отстояла от них на таком расстоянии, что создавала впечатление бесконечности, не поддаваясь фиксированному взгляду, унося воображение в космос. Постепенно искусственное освещение внутри кенотафа меркло, наступал как бы вечер, и тогда-то, если на дворе был день, над зрителями загорались звезды и планеты, получавшие свой свет через особого устройства воронкообразные отверстия в своде сферы. Так кенотаф превратился в планетарий, что составляло предмет особой гордости Буле. Он ревниво и даже с гневом отстаивал свой приоритет в этой выдумке, хотя навряд ли она была технически осуществима. Как известно, Гегель считал архитектуру самым неполноценным из искусств, ибо она «не в состоянии изобразить духовного в подобающих актуальных условиях, будучи облачена в тяжелую материю, которую она привлекла, как свой чувственный элемент, и обработала по законам тяжести…». Но ведь любому из искусств приходится находить приемы для преодоления косности или недостаточности той материи, «которую оно привлекает, как свой чувственный элемент», даже музыке, если иметь в виду историю усовершенствования музыкальных инструментов. Техника за последние полвека придумала для архитектуры новые «чувственные элементы», вроде железобетона, сверхпрочных сталей и сверхлегких пластмасс, так что, например, на Всемирной выставке в Нью-Йорке можно было видеть гигантскую сферу, которая как бы висела в пространстве, укрепленная почти ни на чем, да и это «ничто» было замаскировано зыбкими покровами льющейся воды, движение которой создавало иллюзию, будто сфера плывет вверх. Но только ли в технике дело? Буле вырубил свои пандусы и этим предъявил «сферический замысел» с большей убедительностью, чем могли бы это сделать все иллюзорные хитрости техники. Новая техника порождает и новое искусство, а новое искусство выражает и новые замыслы, к которым портрет ньютонианства не мог бы относиться. Хорошо в проекте Буле именно то, что в нем ощутимо выступает главная сила Ньютонова мира: сила тяготения, та самая тяжесть, по законам которой и обработал архитектор свой «чувственный элемент» — камень!

* * *

Я был потрясен проектом Буле.

В будущем, когда исчезнут все мотивы для водружения монументов военному начальству или штатским администраторам, кенотаф будет построен. Так будет отмечен трудный и величественный участок пути, пройденный человеческой мыслью к концу семнадцатого века, когда было создано первое математическое изображение нашего мира, модель, еще очень примитивная, очень неполная, однако — в первом приближении — верная.

…Это было грандиозно и прекрасно. Наконец-то давнее стремление к ранжиру, к правильности, к повторению элементов было подтверждено исследованием!

«О возвышенный ум!

О гений всеобъемлющий и глубокий!

О божественное существо, Ньютон!»

Так восклицал Буле, приступая к объяснению своего замысла. Замысел состоял в том, чтобы передать средствами только архитектуры — без надписей, без эмблем, без комментариев — существо ньютонианства.

Художественный портрет мировоззрения!

Если бы кенотаф Ньютона был осуществлен в камне, величественный и мрачный, то он возвышался бы как напоминание о равнодушных и незыблемых законах, управляющих вселенной.

Где-то в бездонной, черной далекости сверкает бриллиант Полярной звезды, и к нему на невидимой нити подвешен невидимый маятник, который отщелкивает секунды и миллионолетия единого абсолютного времени… Из какого-то пункта полной неподвижности проведены невидимые координаты абсолютного пространства… Шары миров и шарищи звезд вращаются бесшумно и вечно по велению божественного часовщика. Никаких событий и никаких изменений! Все — от века и на века!

И люди предстали перед этим зрелищем — потрясенные, благоговеющие, познавшие одновременно и силу разума, и собственную свою ничтожность в неизмеримо огромной и безжалостной вселенной.

Законы механики, написанные по-латыни, как их изложил сэр Исаак: «Аксиомы или законы движения», были вывешены над кафедрами университетских аудиторий всего мира и составили фундамент точных наук двух минувших столетий.

Конечно, если бы Этьен-Луи Буле решился украсить кенотаф (а он считал всякое украшение кощунством по отношению к памяти «божественного» сэра) скульптурами, ему следовало бы не оставлять статую Ньютона в одиночестве. Нет, во имя справедливости он обязан был бы рядом с нею поставить изображения еще трех людей.