Пути в незнаемое

— Эта дверь, — говорил он, — ведет в философию, которая считает, что никаких истин «априори» вообще нет. За этой дверью Кант хотел похоронить материализм, называющий опыт учителем учителей и практику — творцом разума. Эта философия утверждает, что «комбинат познания» не был сотворен в одно мгновение, а строился многие миллионы лет и перестраивается, достраивается и переоборудуется ежеминутно и никаких таинственных подвалов для переработки «сырья» в нем нет.

С прелестной верой в свой актерский талант Целеберримус останавливался перед воображаемым оппонентом и робко задавал вопрос:

— Нельзя ли хотя бы приоткрыть эту дверь?

— Нет! — дьявольским голосом отвечал ему начальник «априорного зала». — Нельзя, а главное — совершенно не нужно. Система господина Канта, «выделенная из природы самого рассудка по критическому методу, далеко превосходит своим совершенством все, что напрасно пытались или будут пытаться сделать в этой области по догматическому методу на основании самих вещей». Так считает сам Иммануил Кант, и это бесспорно.

— Мы будем взрывать эту дверь. При помощи интерферометра, — говорил Целеберримус с жестами предвкушения.

Как известно, взрыв был произведен в тысяча восемьсот восемьдесят втором гору. Взрывательный аппарат, интерферометр, позволяет обнаружить ничтожные различия в скорости света. Скорость, с которой мчится наша планета в мировом пространстве (около тридцати километров в секунду), достаточна для того, чтобы интерферометр уже отметил разницу между скоростью света, который «нагоняет» Землю, и скоростью света, бегущего ей наперерез. Луч, «нагоняющий» Землю, должен показать меньшую скорость относительно прибора. Так неизбежно следует из закона сложения скоростей, закона априорного, то есть закона, по которому мы строим природу в нашей голове.

Взрыв запертой Кантом двери произошел потому, что никакой разницы в скоростях «нагоняющего» света и «перпендикулярного» света обнаружить не удалось. Эксперимент повторялся множество раз, в различных вариантах, и результат был всегда один и тот же: закон сложения скоростей недействителен, когда скорости эти порядка сотен тысяч километров в секунду.

Это был парадокс непредставляемый. Наука пришла в полное противоречие с очевидностью. Конец девятнадцатого века и начало двадцатого физика провела в напряженных исканиях теории, которая могла бы примирить классические, ньютонианские, кантианские представления с новыми фактами. Эйнштейн по-новому рассмотрел всю проблему. Он пришел к заключению, что ньютоновское миропонимание правильно только для движения тел больших размеров с малыми скоростями, то есть для ограниченного круга явлений. Огромная область явлений не подчинялась тем законам, которые Кант называл априорными.

Пожалуй, никогда еще в истории науки не случалось ничего подобного.

Когда Коперник предложил считать свод небесный неподвижным и вращение звезд объяснять движением Земли, это тоже нарушало очевидность, однако тут можно было привести аналогии из повседневного опыта, которые могли бы помочь всем примириться с новой теорией: например, всякий, плававший по морю, знал, что в минуты отплытия по тихой воде кажется, что не корабль, а гавань движется, удаляясь. Представить же, что скорость света не зависит от скорости движения системы или что пространство само по себе может иметь кривизну, было невозможно. Весь опыт многих тысяч лет восставал против такого положения.

Создавая свою философию, Кант с гневом и презрением выступал против представлений, которые апеллируют к так называемому здравому смыслу:

«Если рассмотреть хорошенько, эта апелляция к здравому смыслу есть не что иное, как ссылка на суждение толпы, от одобрений которой философ краснеет, а популярный болтун торжествует и делается дерзким».

И вот прошел век с небольшим, и все «априорные очевидности» Канта полетели кувырком. Его геометрия, его основные положения физики оказались в числе «суждений толпы» и не более чем достоянием презренного для Канта «здравого смысла».

* * *

Живописное и даже театрализованное вступление в семинар по «Пролегоменам» Иммануила Канта наш добрый Целеберримус завершал примерно так:

— Гиды туристских компаний приводят посетителей на самый верх «комбината познания», отнюдь не потерявшего своей величественной стройности, — к вершине пирамиды. Там в небольшой комнате имеются три достопримечательности.

Первая — это написанные рукою Канта слова: «Мне пришлось ограничить знание, чтобы освободить место вере».

Вторая — круглое отверстие в потолке.

И третья — помело. То самое, которым можно пользоваться для полетов к господу, когда разуму приходится особенно трудно при разгадывании тайн природы.

— Ах, Иммануил, Иммануил, что значит — «С нами бог»! — восклицал Целеберримус с финальным сокрушением и умолкал.

А вчерашние гимназисты разражались аплодисментами, даже и не подозревая, какого мозгового напряжения потребует от них уже ближайшее занятие.

* * *