Пузыри славы

Портрет его потребует нескольких строк. Вообразите вылепленную из грязного и рыхлого снега бабу с поношенной шапкой, надетой набекрень в любую погоду — зимой и летом. На одутловатом спившемся лице выделялся большой с красными прожилками нос. Это был особенный нос: Уркенбай совал его во все, что бы ни происходило на улице, вмешивался в любой разговор, впопад или невпопад, вставлял реплики, не зная даже, о чем идет речь.

Уркенбай переехал в Яшкалу недавно, но за короткое время прослыл лодырем, летуном и многоженцем. Сменил четырех или пятерых жен и несколько мест работы. Человек без определенной профессии, он был многоотраслевым шабашником.

Уркенбай помог упавшему Ибрахану встать и стряхнуть с костюма пыль.

— И как он сюда снова попал, этот проклятый камень? — залопотал Уркенбай, чадящий дешевой сигаретой «Спорт». — Три месяца назад этот же камень чуть не лишил меня сына. Жена моя, которую я сосватал из деревни Туишево, тоже споткнулась об него. А она, надо вам знать, была на сносях. Хорошо, что удачно упала — на спину, иначе бы мой потомок не увидел бы белого света. И надо же было, чтобы именно вы, уважаемый Ибрахан, наткнулись на него!

То обстоятельство, что совершенно незнакомый человек, знающий его, помог в беде, несколько отвлекло Ибрахана от мрачных мыслей.

— Откуда ты меня знаешь, незнакомец?

— Как вас не знать?! Кто в Яшкале вас не знает? И вы меня знаете, только не признаете. Ведь это ваши ибрахановцы починили мою разбитую мотоциклетную тарахтелку, и я на ней привез молодую жену… Зверь, а не мотоцикл. Зря, совсем зазря их загубили… Ребята из Идыбысы были — во! Бедняга Родис попался и теперь безвинно жует за решеткой казенный харч. Хорошо, что Булат — умница, смазал пятки и дал дралы… А то, что Факай и Акоп сидят пока без дела, — им не повредит. Но вот за кого я рад — это за Ярмухамета. Так ему, толстопузому, и надо. Все под меня подкапывался: и жен я часто меняю, и на постоянную работу не устраиваюсь. Под меня яму копал, а сам в нее угодил. Таким не место в нашей милиции… За вас же, уважаемый Ибрахан, я спокоен. Перемелется — мука будет. Все обойдется…

Хорошо информированный о последних событиях утешитель начал раздражать Ибрахана. Мало того что он бесцеремонно бередил незажившие раны, Ибрахану не хотелось, чтобы его видели в обществе пьяного прощелыги. Чего доброго скажут: как опустился Ибрахан!

А Уркенбай не отставал.

— Дорогой Ибрахан, возьмите меня к себе на работу! — не переставая, канючил он. — Я, можно сказать, мастер на все руки… И слесарь, и плотник, и газовик… Не пожалеете.

— Но я же сам нигде не работаю…

— Сегодня не работаете, завтра будете работать…

— Вот тогда и придешь, — с трудом избавился от назойливого попутчика Ибрахан.

Ибрахан приближался к Голубому дому. Все чаще встречались знаковые. Обычно Ибрахан издалека шумно приветствовал их. Сейчас же, потупив взор, не останавливаясь, проходил мимо, избавляясь тем самым от неприятных расспросов.

В приемной сдержанно поздоровался с начальником строительного управления и директором консервного завода, они молча пожали ему руку.

Раздался звонок. Аксакал приглашал к себе Ибрахана. Смиренный, с наголо выбритой головой, покорно опущенными плечами, он переступил порог и закрыл за собой двойные двери, обитые дерматином.

Только через два часа покинул Ибрахан кабинет Аксакала… Раскрасневшийся, он и впрямь производил впечатление, будто ему основательно пропарили все до единой косточки. Никакие Сандуны не могли бы задать такую горячую парку и головомойку! Он вышел от Аксакала взмокший, но посветлевший, обновленный.

В древности, говорят, жила сказочная птица феникс. Она сгорает в огне и спустя сорок дней и ночей вновь возникает из пепла, обновленная, полная сил для новых высоких взлетов.

Вышедший от Аксакала Ибрахан всем своим видом походил на вновь возрожденного из пепла феникса. Бессознательно низко поклонился всем, кто сидел в приемной, а затем подошел к каждому и крепко пожал руку, как бы благодаря их за то, что с ним так снисходительно обошлись в кабинете. Всем было ясно: Ибрахан снова в седле! Как, в каком чипе, на каком участке — не так уж важно. Главное — уцелел, вернулся в номенклатурное лоно. Какой ценой далось это ему, не знал никто, кроме него, Аксакала и тех, кто был в кабинете.

Грозовые тучи, сгустившиеся над головой Ибрахана, рассеялись, Ибрахан быстренько выскочил на улицу.

Символично, что и на улицах Яшкалы разразился освежающий ливневый дождь. Выпятив грудь, Ибрахан гордо зашагал по мокрым улицам, не замечая дождя, не обращая внимания на лужи, дождевые реки. Ему навстречу, спасаясь от дождя, спешили знакомые.

— A-а, привет, дружище! — еще издалека басил Ибрахан.

О, как хотелось ему, чтобы теперь кто-то, невзирая на ливень, остановил его, расспросил, как дела. Но все бежали, спасаясь от дождя.

«Вот эгоисты! Каждый думает только о себе! Словно сахарные, боятся, что растают». И он зашагал еще быстрее, приплясывая и бодро напевая про себя: «Ля-ля! Ля-ля! Ляль-ля-ля».