Пыльными дорогами. Путница (СИ)

— Лишнее городишь, двуликий, — потом снова разулыбался. — Что это вы ночами бродите по рощам прибрежным, а, лисица? Али не знаешь, сколь лихого люда тут промышляет?

— Хуже тебя уж не найдется. Сам-то чего забыл здесь?

Шут потянулся и сладко зевнул.

— А я к Прону в кабак ходил, медовухи сладкой отведать. Засиделся и, думаю, не пойти ли по бережку, хмель согнать? Тут, гляжу, вы.

— Ладно сказываешь, — пропела я, — Да только как же ты князя оставил?

— Иииии, лисица! Не знаешь ли, что не до меня Мстиславу нашему?

Вот дуреха я! Как сразу не додумалась? Разве ж будет добрый князь на проделки дурака любоваться, если чужестранец на пороге встал?

— Твоя воля, иди куда шел, — махнула рукой.

— Ээээ, нет, — шут одним прыжком оказался рядом и обнял нас с Осьмушей. — Вы не спите и мне не след. Чего ж по ночам ошиваетесь? Никак миловаться надумали? А?

— Пчела тебя за язык, охальник! — я ловко освободилась от шутовских объятий. — Не твое то дело, зачем мы здесь ходим.

— И то так. Не твое, — вторил Осьмуша.

— Гляди-ка, — Тишка так широко развел руки, что прогнулся в спине и чуть не упал. — Волки с лисицами неужто заодно?

— На ногах держаться научись, а после спрашивай, — огрызнулся Осьмуша.

Ни дать ни взять настоящим волком становится. «А был ведь щенком слепым», — подумалось мне.

— Ты вот что, Тишка, — вкрадчиво проговорила, — Ступай своей дорогой, а что нас видел, никому.

Шут надулся.

— Темные делишки затеваете, а мне молчать. Ну уж нет! Пойду и все Ростиху скажу! Вот!

Мы с Осьмушей переглянулись.

И откуда только этот дурак цветастый взялся? Да чтоб его… Даже слов подходящих не подберешь.

— Тогда нам помогать будешь, — решительно произнесла я.

— В чем? — с готовностью спросил шут. — Колдовать заставите?

— Какое колдовство! — вспылила я. — Не велено нам колдовать, забыл? Омелу вот найти хотели, другу хорошему помочь, оберег в дом его принести.

— А ночью чего?

— Так ведь ночью собирать ее и велено. Не слышал, что ль?

Тишка внимательно осмотрел нас. Лунные лучи аккурат на лицо падали и я все его хитрющие ухмылки видела.

— Видел давеча я куст на старой березе. Шагах в двадцати тут. Идемте что ль?

Верить дуракам — пропащее дело, а уж идти за дураками и вовсе последнее. Два десятка шагов чуть не в добрую версту превратились. Шли мы, шли, спотыкались, Осьмуша руку оцарапал шиповником.

— Долго нас еще водить станешь, Тишка? — прошипела я, споткнувшись в сотый раз.

Шут невинно пожал плечами.

— Как найду омелу, сразу покажу.

— Ты же говорил, недалеко она.

— Так то я тогда говорил, позабыл уж.

— Злыдень цветастый, — прошептала я и пошла дальше, поминутно вспоминая то Ладимира с его секретами, то Тишку с шутовскими замашками, а то и просто все, что на пути попадется.

Долго ли коротко брели мы вперед, минуя темные фигуры деревьев, лачуги, хлипкие лодчонки, вытащенные на берег, один раз нам под ноги бросилась мелкая собачонка, тотчас отбежавшая, стоило Осьмуше лишь взглянуть на нее.

Наконец Тишка остановился, раскинул руки в стороны и радостно закричал:

— Не верит мне лисица, ох, не верит!

— Чего орешь? — шикнула на него.

Шут замотал головой.

— Голову подыми, — недовольно пробормотал он.

Я последовала его совету.

Белый неровный ствол, местами кора была содрана, а редкие пятнышки светлячков кружились над землей и поднимались все выше и выше. Туда, где среди ветвей с мелкими зелеными листочками, из расколотого надвое грозой древесного тела, росли упругие нежно зеленые побеги с белыми цветами.

— Омела… — невольно прошептала я.

— Омела-омела, — Тишка толкнул меня в плечо. — Могла и поблагодарить, лисица-синица.

— В ножки тебе что ль склониться?

— А склонишься?

— Ты бы и рад. Вот сорвешь мне ветки омелы, склонюсь так и быть.

Тишка тут же отошел назад, замахал руками.

— И не проси, лисица, нельзя мне, боюсь я, ой, как боюсь. Вот как боюсь…

В темноте шут споткнулся и повалился на спину, заболтал ноги и руками.

— Ох, люди добрые, губят душегубы проклятые!

Осьмуша прыснул в кулак.

— И что нам с ним делать? — спросил у меня.

Я только пожала плечами.

— За омелой тебе лезть придется.

— Легко, — улыбнулся перевертыш.

Шут тем временем резво вскочил на ноги, подпрыгнул, дрыгнув ногами.

— Думали Тишку с ног сбить, а не собьете, — весело пропел. Потом вдруг громко и протяжно вздохнул: — Батюшки, да что ж творится? Разве ж волки по деревьям лазать могут?

— Тиша, миленький, помолчи немного, — ласково проговорила шуту.

Тот расплылся в улыбке, а потом так же точно ответил:

— Волку помочь надобно! Осьмуша, я на помощь!

— Боги светлые, помогите мне, — осталось лишь прошептать сокрушенно, глядя как Тишка лезет по березе вслед за перевертышем.

— Несет же тебя нелегкая, — недовольно протянул Осьмуша, сидя на ветке, уже с омелой в руках.

— Дай помогу, волчок, — Тишка протянул руку.

— Не лезь ты под руку!

— Дай омелу!

— Погоди, я сам!

— Да дай же мне ветки…

В темноте я не разглядела, что творится на дереве.

Вспугнутые светлячки разлетелись в стороны сияющим облаком, а после послышалась ругань и омела, белым дождем полетела прямо на меня.