Пыльными дорогами. Путница (СИ)

— Как считаю, так и говорю, — не смутилась Хельга. — Про оборотня знаешь, а про колдуна — черноту в нем вижу.

— Сама что ль чародейка? — обидно мне за Ладимира стало. Какая ж в нем чернота-то?

— Не чародейка, куда мне, — в голосе звучала усмешка, а лицо было прежним. — Руны говорят.

Я села на кровати, чтобы лучше видеть северянку. Та поняла мой интерес и продолжила:

— В Скельдиании принято к рунам за помощью обращаться. Они — дар богов наших, язык, на котором с ними говорим. Если сомнение нашло или ответ нужен — руновязь необходимую сделай и боги ответят, дадут свою волю.

— Разве ж просто молиться им нельзя?

— Можно. Отчего ж нет? Только слово — это ветер, а знак начертанный — на годы, если не на века.

Задумалась я.

С детских лет учили, мол, взгляни на небо, попроси богов о помощи, они и услышат. Сказывали, боги везде, кругом, всегда с нами, всегда слушают. А северяне вон особый язык, чтоб с ними говорить, придумали. Чудно!

— И руны тебе про черноту в Ладимире сказали?

Северянка быстро взглянула на меня.

— Вижу, не отстанешь. А руны говорят, что непростой он человек. Как сосуд зеркальный — видишь одно, а отражение чужое. Берегись его, Вёльма.

Ох и глупости же Хельга эта говорит! Сказано, не слушай басурман всяких!

— Вижу, тебя в ученицы к чародею приняли, — неожиданно продолжила северянка. — Если захочешь, потом обучу тебя рунам.

Я удивилась.

— Тебе это зачем?

— В Беларде вашей мало кто знает их, а тебе, раз Севером бредишь, ладно будет. Если спать не хочешь больше, давай помогу вымыться и собраться?

Она поднялась и быстро сложила свое шитье.

— Хельга, — спросила я. — Почему ты в Беларду ушла?

Скельдианка вдруг погруснела — на лице исчезло привычное равнодушие.

— Так норны решили, — ответила она.

Хотела я спросить, кто такие эти норны и почему судьбу ее решили, но промолчала.

Осень совсем близко подошла. Дыхание ее прохладное, с запахами жухлой листвы, дождевых капель, ягод спелых и первого робкого инея на ветках, уже коснулось земли. Вечер уж прежним не будет — тепло не обнимет и не коснется плеч мягкими лапами.

Из-за ворот доносился гомон людей. Трайта не спала никогда. Глухой ночью и то услышишь шаги загулявшегося прохожего или торопливое ворчание торговца, прикрывающего лавку. А уж о песнях и смехе молчу.

Алое марево заката только-только исчезло. Наступило то самое время, когда и не темно, и не светло уж. Глазу приятно, а день на исходе.

Я вышла на крыльцо, кутаясь в свою истертую старую куртку, глубоко вдохнула и улыбнулась. После пережитого благодарна была богам, что жива и невредима стою здесь.

Ладимир на другом конце двора, в рубахе с расстегнутым воротом, склонился к колчану, лежащему у ног. После выпрямился, натянул тугую тетиву лука, миг целился и выпустил стрелу в мишень — мешок, набитый соломой — стоящую у ворот.

— Что это ты на ночь глядя стрелять надумал? — проговорила я, подкрадываясь тихонько. — Никак к встрече с недругом готовишься? Иль потешиться решил?

Подошла к нему, обняла за плечи и крепко прижалась.

— Недруги нынче такие, что со спины подходят и стрела не спасет.

— Неужто и я врагом назовусь? — прошептала ему.

Ладимир отбросил лук, быстро развернулся, подхватил меня и поднял над землей.

— Пусти, бедовый! — вскрикнула я.

— Теперь не пущу, — тихо проговорил он. — Раз уж невредимой ко мне вернулась, никуда не денешься.

Я коснулась его колючей щеки, — не носил Ладимир бороды отчего-то — волос, чуть влажных от тумана вечернего, крепко обняла за шею и лбом ко лбу прижалась.

Люблю, и пусть боги меня судят.

— Лисица ты моя, — прошептал он, прежде чем поцеловать.

— На землю-то опусти, — после сказала.

— А ежели не опущу?

— А не опустишь… — прищурилась и покачала головой. — Неужто шутить с лисицей надумал?

— С таким зверем шутки плохи, — Ладимир поставил меня обратно.

— Так чего ж решил стрелять под вечер?

— Старое вспомнить решил. Чародеи посохами, а не сталью воюют. В Подлесье с ранних лет стрелять научили, на охоту каждую седмицу ходил, а здесь… Только на посылках у чародеев.

— Ничего, — ответила, поправляя ворот его рубахи, — Скоро сам в совет войдешь, других учить станешь.

— Рано еще о том мечтать.

— Рано-рано, а оглянуться не успеешь, — улыбнулась я. — Глядишь и самого Ростиха со временем сменишь.

— Твоими бы молитвами, Вёльма.

— Уж посмотрим.

Я оглянулась на мишень. Стрелы выпущенные аккурат посередине были.

— Метко ты стреляешь, — подмигнула Ладимиру.

Он только руками развел.

— Как обучили. Жаль, арбалет в Подлесье оставил.

Быстро склонившись, я подобрала лук. Внимательно взглянула, провела пальцем по тетиве. Вспомнила, как отец братьев стрелять учил, как об оружии рассказывал. Помню, подглядывала за ними тогда, сидя за поленницей. Слова отцовские внимательно слушала, запоминала. Гляжу теперь на лук и понимаю, что не простой он — составной, из дорогого дерева сделан, такой за медяк не купишь и из ветки сломанной не сделаешь. У мастера умелого загодя заказывать надо. И стрелы добротные — наконечники железные острогами.

— А меня стрелять никто не учил. Говорили, мол, девка, зачем.

Ладимир накрыл ладонь своей.