Раб лампы

Этот стиль я постарался перенять у любимого миллионами актера, который всю жизнь на русском экране про-изображал француза.

И не только в роли Фигаро, в которой он, конечно, был несравним.

Даже играя совковое ворьё, — от товароведа комиссионки до контрабандиста, — он швырялся руками по сторонам, то и дело дёргая подбородком.

Теперь, когда моя дочь парижанка, я понимаю, что таких французов — с шарнирами вместо запястий и шеи, — нет нигде, кроме русского воображения.

Но, поминутно швыряясь руками по сторонам, наш актёр достиг такой повальной народной любви, что большевики были вынуждены даже дать ему народного — потому что ну уж очень смешной француз выходил. Однако дали народного только России, а не СССР. В антисоветчине вроде не замешан, но по всему чувствовалось: не наш, не советский.

Одно слово: француз.

И вот в один прекрасный день меня пригласили вести только что купленную в Англии самую популярную в мире телепередачу. И хотя по сути это была старая добрая викторина, от неё так разило заграничным, что стало ясно: скопец в галстуке, до сих пор монопольно ассоциировавшийся у нас на телевидении с умом, убьёт капитало-вложение.

Тут и пришёл на помощь народный француз РСФСР. Я постарался изобрести новый стиль ведения развлекательной передачи русского телеэкрана на основе его манеры.

Это настолько понравилось, что «О, счастливчик!», как окрестили эту программу в России, стала первой в истории русского ТВ викториной, вылетевшей в прайм-тайм, — одно время даже дважды в неделю! — хотя там не играли в «балду», не гонялись за надувными шариками на мотоциклах и не доили корову на время.

Понравилось настолько, что даже пропуском в банду в конце 90-х вместо былого прыжка с «тарзанки» стали ответы на вопросы «Счастливчика».

И вот этой-то французской походкой, как её представляет брачный аферист из Ростова-на-Дону, выхожу я на точку.

— Расположите эти книги по мере популярности на планете. А — «Война и мир», В — Библия, С — цитатник Мао и D — мебельный каталог «Икеа»… Время вышло!

Удивительно, но располагать их надо было вот как: на первом месте по раскупаемости, естественно, А — Библия.

Не потому, что велика тяга человечества жить по заветам Спасителя. Просто со времён первопечатников на планете изо всех сил поддерживается уровень потреб-ления святых текстов. Например, прикроватной тумбочке каждого номера американской гостиницы до сих пор полагается Библия, а она часто выходит из строя: по тварной нужде полкниги безжалостно выдирается, а оставшиеся страницы взамен Благой Вести доносят порочные телефоны. Во избежание неприятностей с ревизорами владельцы гостиниц вынуждены постоянно докупать Святое Писание. Вот и рекорд из Книги Гиннесса.

В — цитатник Мао.

Миллиарды людей на планете подписались бы под многими словами Великого Кормчего. Например, 23 июля 1959 года, завершая выступление на Лушаньском совещании, Мао сказал то, что вызвало бы восторг моей мамы, в тот момент бывшей на седьмом месяце беременности мною. Вот эти слова:

同志们自己的责任都要分析一下，有屎拉出来，有屁放出来，肚子就舒服了。

Что в переводе означает: «Товарищи должны проанализировать свою ответственность. Есть дерьмо — высрите, есть газы — пропердитесь, и вам полегчает».

Но дело не в мудрости Мао, а в китайском населении. Здесь размер имеет такое же значение, как и в случае с Годзиллой.

С —, как нетрудно догадаться…

…кто сейчас подумал «Война и мир», тот Нельсон Мандела. Это была его любимая книга, это он охотно перемещался по триста шестьдесят одной главе графа Толстого из бальной залы в кровавое месиво Бородина, попутно самосовершенствуясь. Но на свете всего один такой Мандела и около тысячи остальных нобелевских лауреатов. Двести три же миллиона семей на планете по уши погружены в то, что как раз помогает решить каталог дешевой мебели «Икеа». Таков его тираж, вытесняющий русскую национальную эпопею на последнее место.

Именно на тех, кому в голову прежде всего придёт «Война и мир», и рассчитал очередную каверзу шеф-редактор программы, придумавший этот вопрос.

По паспорту он был Вадик Каценштейн, в группе авторов вопросов его звали Ботан, что как нельзя лучше описывало его лысую, как фасоль, голову.

Зрителям же умных передач он был известен как ведун Квитко.

Годы напролёт предводимая им команда умников щёлкала каверзные вопросы, как орехи, и однажды в прямом эфире: «Ни дать ни взять — ведун!» — воскликнул изумлённый зритель, да так и закрепилось. Тем более что этот славянизм прекрасно клеился с девичьей фамилией матери-украинки — Квитко, — под которой Вадик и поступал в институт. Как-то раз его даже пригласили на встречу глав государств в качестве символа умной молодёжи.

Ещё немного, и усмирять бы Вадику эту самую умную молодёжь на посту ответственного по юности в Кремле с соответствующими получкой, жильём и транспортом, да пришла беда, откуда не ждали: как-то в субботу на даче первое лицо государства сильно не в духе включило телевизор, а там на весь экран — фасоль ведуна Квитко.