«Работа мечты». За кулисами индустрии моды

Тяжесть нашей работы компенсируется красотой того, что мы создаем[133].

Все хотят этого. Все хотят быть нами[134].

Расширение панорамы

Итак, как мы обнаружили, существует значительный разрыв между образами мечты, роскоши и гламура, распространяемыми модой и продаваемыми в форме модных изделий, и зачастую нестабильным и неоплачиваемым трудом, создавшим их. Если в мире моды и есть константы или особенности, которые характерны для всех работников, то это объем и интенсивность работы. Стажеры, швеи, дизайнеры, независимые модельеры и даже креативные директора крупных элитных домов, а также журналисты, дистрибьюторы, вышивальщицы, парикмахеры, стилисты, байеры и фотографы — все они очень много работают, недосыпают и крайне мало времени посвящают жизни вне работы. Условием доступа в мир моды является полная преданность своему делу. Несмотря на жесткие ограничения, связанные с этим образом жизни, моду выбирают в качестве профессии из‑за того значения, которое она придает эстетике, красоте и роскоши, из‑за желания творить, из‑за видимости и социального статуса, которые предоставляет этот мир. В моде престиж и прекарность идут рука об руку.

В некоторых аспектах мода — это «другое» место по отношению к обычному порядку вещей, место, управляемое особыми правилами и динамическими силами. Чтобы «быть там», участвовать в «гламурном труде», пребывать в этом исключительном состоянии, связанном с творчеством, желанием, красотой и роскошью, работники индустрии моды отказываются от трудового законодательства, социальных прав и всех гарантий общества салариата[135].

Но действительно ли мода исключительна в своих неразрешимых противоречиях между социальным престижем и прекарностью, между увлеченной работой и эксплуатацией? Более того, разве символическая экономика и неденежное вознаграждение, описанные в этой книге, характерны только для мира моды? Короче говоря, вписывается ли мода в характерный для современного капитализма механизм организации труда или она абсолютно уникальна? Исследование Матье Эли, посвященное социальной экономике и экономике солидарности (ESS), показывает, что профессионалы в этой среде соглашаются на низкие зарплаты и большое количество часов работы, вдохновляясь мотивами, связанными с политическими и социальными обязательствами, и руководствуясь принципом самоотдачи ради «благого дела» (Hely 2009; Darbus & Hely 2014). Сфера социальной экономики сочетает волонтерские практики с иерархиями и моделями финансирования, позаимствованными из мира корпораций. Таким образом, возможность реализовать свои обязательства рассматривается работниками экономики солидарности как форма неденежного вознаграждения и считается веской причиной для того, чтобы терпеть эксплуатацию и прекарность.

Несмотря на важные символические и экономические различия, схожая логика прослеживается и в университетской среде, также преобразованной и активированной воздействием неолиберальной политики. В книге с недвусмысленным названием «Уничтожение французского университета» историк Кристоф Гранже рассматривает преобладающие там условия занятости как «социальную катастрофу» (Granger 2015). Подкрепляя свои слова данными, он показывает, что четверть научных работников и преподавателей составляют работники прекариата, работающие внештатно или получающие зарплату в конверте, самозанятые и безработные, которым часто платят минимальную зарплату или не платят вообще[136]. Большая часть того, что производит французский университет — преподавание, знания, — обеспечивается работниками прекариата[137]. Но эти работники, хотя и принадлежат к прекариату, так страстно увлечены (Ballatore et al. 2014), что вкладываются в свою работу несмотря на описанные условия. Вопреки очевидным различиям миры моды, социальной экономики и университетов объединяет то, что в них действуют субъекты, готовые смириться с прекарностью во имя страсти, увлечения и признания.

Другие профессиональные круги также отмечены подобным сосуществованием прекарности, символического вознаграждения и социальной валоризации: мир искусства (Becker 2010) и, в более широком смысле так называемые «культурные и креативные индустрии» (Hesmondhalgh 2008), интеллектуальный мир (Tasset 2015), а также профессии, прекаризация которых происходит прямо сейчас, такие как архитекторы и градостроители (Vivant 2007).