Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Вместе с тем, ответ доктора Дуглас задал направление новых поисков, указав незнакомое мне прежде имя — Милко ден Леев (Milko den Leew). Ранее я никогда не слышал об этом человеке. Вездесущий гугл за несколько секунд собрал о нем следующую информацию: реставратор живописи, специализирующийся на технических и научных методах исследования произведений искусства. Свои навыки в реставрации и «пиктологии» (такого слова я прежде не знал, но биограф Милко ден Леева расшифровал мне эту дисциплину как аналитический метод атрибуции и оценки живописи) он приобрел в студии Dora van Dantzig в Амстердаме. К слову, отец Доры ван Дантциг Мориц ван Дантциг был одним из главных разоблачителей Хана ван Меегерена. Покончив навсегда с образованием в 1989 году и пройдя интернатуру в проекте, посвященном старым голландским мастерам XVII века, он два года спустя в 1991 году основал Мастерскую реставрации и изучения живописи (ARRS). С этого момента активно сотрудничая с ведущими мировыми музеями, крупными дилерами и частными коллекционерами, он одновременно публикует статьи и выступает на профильных конференциях. Его перу принадлежит новаторская монография о вновь обнаруженной картине Эдуарда Мане. В круг его профессиональных интересов, помимо старых мастеров, входят и русские художники — Казимир Малевич и Наталья Гончарова. Картинки гугла являют всему просвещенному миру образ Милко ден Леева чуть ли не в обнимку с — кто бы мог подумать — живописным образом Елизаветы Яковлевой! Что может лучше свидетельствовать о как минимум неравнодушном отношении реставратора к картине, являющейся центром моего расследования?!

Для меня, повсюду видящего, с несколько параноидной фиксацией на эмоционально значимых деталях, указующие символы и иносказательно комментирующие подсказки, эта фотография явилась просто небесным откровением, указывающим, что я стою на верном пути. И впрямь, озираясь назад, уже закончив основную часть своей работы, я вижу массу принципиально важных моментов, внезапно возникавших из хаоса исторической неразберихи именно в ту минуту, когда в них появлялась насущная необходимость. Без них, без этих маленьких обнадеживающих зацепок, я давно бросил бы этот и вправду тяжелый и совершенно неблагодарный труд. Можно объяснять затейливые подсказки просто совпадениями или случайностями, но я сторонник теории акаузального (беспричинного) смыслового взаимодействия. Эмоциональная вовлеченность и онтологическая значимость создают нечто вроде силового поля, не знающего или пренебрегающего категориями места и времени, позволяющего иногда устанавливать трансперсональное общение с давно ушедшими людьми и переселяться в иные временные пояса. Не в буквальном смысле слова, разумеется. Другое дело, что контакты эти осуществляются не вербально, а, скорее, чувственно и нуждаются в тщательной дешифровке и интерпретации, отметающей банальные искушения и параллели. Причем все свидетельства такого рода отнюдь не являются физическими феноменами принуждающего порядка. Не хотите обращать на них внимания — не обращайте. Существуют миллионы людей, для которых этой проблематики не существует вовсе, и они полностью удовлетворены собственной жизнью, протекающей в одном измерении. Правда, говорят, что, оказавшись на том свете и столкнувшись с загробной реальностью, многие из них сходят с ума. Об этом пишет Сергей Маковский в книге «Портреты современников», описывая реакцию Волошина на смерть Иннокентия Анненского:

Люди, умирающие скоропостижно (как Иннокентий Федорович), не успевши приготовиться к иному существованию в другом измерении, бесконечно изумлены в первое время, что все вокруг них словно так, да не так… Вот спешит он на лекцию и никак не может найти нужной книги (что часто бывает во сне), и тело у него будто невесомое, насквозь стен проходит, и предметы, чего не хватишься, ускользают, и страшные возникают образы, исчадия загробного полусуществования… Положение трудное. Многие от неожиданности, догадавшись внезапно, что они — мертвые, сходят с ума…[80]