Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Обычно люди готовятся к такого рода разговорам, составляют их план, выстраивают стратегию, припасают каверзные вопросы и ловушки. Но я не являюсь сторонником подобных приготовлений, полагаясь на волю Провидения и интуицию. Да и профессиональная принадлежность обязывала держаться искрометной спонтанности и сиюминутной ориентировки на местности. Отмечу, впрочем, что такого рода тактика пару раз приносила мне большие неприятности.

Добыть телефон столь известного и осведомленного человека оказалось делом совсем несложным. Даже фотография в интернете изображает его с мобильником в ухе, как бы приглашая немного поболтать о чудесном портрете, брезгливо и отстраненно наблюдающим за происходящим. (Сейчас эта фотография исчезла со всех сайтов, но в кэше ее еще можно обнаружить.) И в тот же день я набрал его номер.

Мы проговорили минут сорок, и узнал я следующее: все данные о надписях на обороте соответствуют действительности, картина и впрямь то ли перетягивалась на другой подрамник, то ли к старому холсту подводились кромки, и, возможно, с этим связаны замечания в каталоге Накова о предположительном изменении размеров[82].

Экспертное мнение Елены Баснер и статья Шарлотты Дуглас также фигурировали в его обширном досье. Скорее всего, портрет покидал священные рубежи любезного отечества без должного таможенного оформления — может быть, в рулоне — и с этим связаны пертурбации с подрамником. Впрочем, все эти суждения не имели большого значения. По мнению реставратора, эта работа являлась безусловным подлинником Малевича, а интрига заключалась в том, что на ней изображена не Яковлева, а какое-то другое лицо! Такое часто случается с опытными и знающими людьми, чуткими к загадочным неопределенностям, но облекающими свою безотчетную тревогу в ложные или фантастические суждения. Полемизировать с ним на этот счет я не стал, а попросил прислать мне фотографию оборотной стороны, коль скоро пресса характеризует его как человека, строго документирующего каждый шаг своей работы. Он сослался на ревнивого и мнительного владельца, без разрешения которого выполнить мою просьбу не может, но попросил прислать письмо, сформулировав интересующие меня вопросы. Объяснив, что у него в конторе многие сотрудники владеют русским языком, что меня приятно удивило, предложил писать по-русски, что я с удовольствием и сделал:

Дорогой Милко,

в продолжение нашего содержательного разговора о замечательном портрете Яковлевой работы Малевича я формулирую вопросы, которые возникают у всякого человека, знакомого с этой поистине выдающейся картиной и с документами, ей сопутствующими.

Речь идет прежде всего о разнице в датировках. Доктор Дуглас дает дату 1934 год. Доктор Наков «около 1932», доктор Баснер просто пишет, что вещь подписана и датирована, но не пишет, каким годом.

Далее, размер. Доктор Баснер дает один размер, доктор Наков и все последующие описания другой.

Далее, подпись. Доктор Баснер пишет о подлинной подписи Малевича, сравнивая ее с эталоном из Русского музея. Доктор Наков пишет о подписи, нанесенной другой рукой.

В связи с этими разночтениями особое значение приобретают надписи на оборотной стороне, датированные семидесятыми годами XX века, о которых пишет доктор Андрей Наков в своем каталоге-резоне. Однако нигде и никогда эти надписи не воспроизводились. А именно они способны пролить свет на происхождение и бытование этой картины.

Нет ли возможности, испросив согласие у владельца, получить изображение этих надписей? По моим соображениям, там должны быть упоминания «Октябрьского РайФО», какие-то номера и обозначения.

Я, со своей стороны, гарантирую полную конфиденциальность полученной информации. При личной встрече мы можем обсудить полученные нами материалы, что, несомненно, послужит академической науке и изучению творчества Малевича в последние годы его жизни, а также более пристальному изучению окружения Малевича в середине тридцатых годов.

Мой телефон +79ХХ-ХХХХХХХ

Искренне Ваш,

Андрей Васильев.

Никакого ответа на мое обращение не последовало. Это не свойственно учтивым, как правило, европейским интеллектуалам. Вместе с тем, внутреннюю мотивацию этого человека, как и владельца картины, которому, очевидно, было доложено о моем звонке и письме, понять я могу. Некий безликий незнакомец из телефонной трубки, которого можно описать и как «подозрительного иностранца с варварским акцентом», просит прислать фотографию таинственных знаков, нанесенных кем-то в семидесятые годы на оборот картины. Голландский реставратор спрашивает русскоязычных коллег, что означают эти иероглифы. Никто не может дать ему ответ, но априори ясно, что ничего хорошего. И без них эта картина является неоспоримым прекрасным «Малевичем», признанным мировым экспертным сообществом. А что будет, если иероглифы будут расшифрованы? Кто знает? Лучше точно не будет, а вот хуже — запросто. И поэтому разумнее не отвечать на письма.

Хотя, возможно, отвечать на вопросы, поставленные в другой форме, все равно придется[83].