Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Поначалу я думал, что они начали жить вместе после начала войны. Такое случалось, если в чей-то дом попадала немецкая бомба или деревянное здание разбирали на дрова, а жильцы разбредались кто куда, имея на руках филькины грамоты жэковских справок или ордеров. Но Джагупова и Яковлева поселились совместно в двухкомнатной квартире неподалеку от Покровки за десять месяцев до нападения Гитлера на СССР. Скорее всего, Джагупова поменяла свою комнату на Васильевском острове на аналогичную площадь в квартире, где уже жила ее подруга. Всякий согласится, что даже очень близкая дружба лишь изредка предполагает ведение общего хозяйства и солидарный быт. Какие-то неизвестные нам, но очень тесные узы связывали этих женщин.

Добравшись в конце концов до труднодоступного архива жилищного агентства Адмиралтейского района, где отсутствует не только телефон, но, кажется, и электричество, я нашел подтверждение своим догадкам. Действительно, 20 сентября 1940 года в домовой книге зафиксирован обмен комнатами. Мария Джагупова навеки соединилась с Елизаветой Яковлевой под одной крышей. И только смерть, как ни банально это прозвучит, через полтора года смогла на время разлучить их.

Для меня, посвятившего в юности много счастливого ночного времени чтению всевозможных «Философий имени» — от отца Сергия Булгакова, Флоренского и Лосева до, вослед за сэлинджеровской Фрэнни, «Откровенных рассказов странника» — и хорошо осведомленного о всевозможных «имяславских» спорах начала прошлого века, есть большой соблазн ввести в повествование еще одну комментирующую плоскость. А именно начать рассуждать о моих героинях как о женщинах, носящих, в сущности, одну фамилию с корнем «Яков», но с разной «огласовкой». Связать их близость с мистической аурой, сопутствующей всякому человеческому имени. Ведь даже советские аббревиатуры вроде Сталена, Тролена и Владлена черпают энергию из самых мрачных закоулков преисподней. Однако шаги в этом направлении чрезмерно усложнили бы и без того непростой сюжет, так что я пока воздержусь от спекуляций на эту безусловно интересную тему.

Круг обязательного чтения типового позднесоветского молодого человека представлял собой взрывоопасный винегрет из взаимоисключающих сочинений. Фердинанд Соссюр и Леви-Стросс соседствовали с «Книгой перемен» Шуцкого и «Тайной доктриной» Блаватской, а «Добротолюбие» со «Священной книгой Тота» и «Архипелагом Гулаг». Любая сентенция способна вызвать тектонические сдвиги в дремлющем цитатном аппарате, созданном этой «либереей», и начать умозрительное строительство концепции даже на пустом месте. Отмечу лишь, что Флоренский в своей книге «Имена» уделяет особое место имени Яков. Вот что он пишет:

Одно из таких исторических имен: Яков. От древности и до наших дней с ним, и в больших и в малых масштабах, связаны вихри, около имени Якова возникающие, столкновения, потрясения, коварства, заговоры; около этого имени кто-то попадается, нередко гибнет. Это не бессильно сплетаемая интрига, не просто личный расчет и не черное предательство из корысти или злобы, а скорее планомерное развертывание некоторого исторического дела, уловленный ритм истории, собранный в один фокус и попирающий все стоящее на пути. Это огонь страсти, но страсти не чувства, а воли и рассудка, и нет такого, на что бы не покусился он, если оно попытается остановить разгоревшийся пожар. Разумеется, таково имя Яков в масштабе историческом; в личном же — оно не достигает этой грандиозности, но тем не менее определяет характер и поведение, ярко выраженные родоначальником всех Яковов — праотцем Иаковом[87].

Знай люди, «химичившие» с портретом Яковлевой, об этих грозных предостережениях, то, возможно, воздержались бы от своих действий. Хотя вряд ли.

Кстати, записи в домовых книгах также таят в себе массу таинственных цифр и буквенных шифров, датируемых тридцатыми годами, повествующих посвященному о проведенных учетах и проверках. Не знаю, есть ли сейчас специалисты, способные определить значение этих загадочных энкавэдэшных знаков, сокращений и пометок. Я не встречал публикаций на этот счет, хотя архивистам и краеведам есть где поупражняться в этой малоизученной области.

В общем, разгадать, где следует искать ответы на заданные вопросы, было совсем несложно. Центром портрета была сумочка, отчасти отсылающая нас к групповой фотографии из архива Лепорской, с которой начался мой рассказ. Там в этом качестве фигурировал набитый бумагами обычный канцелярский портфель. Уменьшение размеров центрального объекта изображения, набухание его киноварью, как свежей человеческой кровью, свидетельствовало, что я на верном пути.