Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

— Нет, дорогой, ты ничего не понимаешь. Есть законы жанра, а мы ведь последние годы живем в увлекательной атмосфере детективного сериала. Если это так, то ты не получишь никакого списка. Это ведь важный для тебя документ, не так ли? А коли так, то его украдут воры, он случайно сгорел сто лет тому назад или лопнувший водопровод ненароком залил его горячей водой, перемешанной с боевым отравляющим веществом «Новичок». Или «Старичок», что более соответствует текущему моменту. Наконец, черный гриф-падальщик, пролетая над Шпалерной улицей, избирательно опростался на дело 192 фонда 173. Но, уже уходя, ты увидишь нечто такое, что заставит тебя продолжать поиски. Ты разве не помнишь кино, которое мы смотрели третьего дня?

— Послушай, но это нонсенс. Бред, чепуха. Что ты мне голову морочишь! Я иду в Государственный архив. Наше государство Российская Федерация. Пусть умеренный, но я патриот. Это казенное учреждение. Там не летают падальщики. Только ходят с портфелями, выполняя специальные задания. И не текут трубы. Точнее, текут, но не при таких обстоятельствах. И сериалы не имеют никакого отношения к действительности. Сегодня же мы все узнаем.

— Ну-ну, поглядим. Надежды юношей питают.

— Если быть точнее, то юношей питают науки и они же подают отраду старым. Вот сейчас я и докажу тебе предметно пользу такой науки, как источниковедение.

Читатель уже сообразил, должно быть, что моя жена была абсолютно права. Милая девушка, выдавая мне пачку заказанных дел, краснея, смущаясь и робея, сказала:

— А 192 дела нет. Оно у нас числится в розыске.

— Как в розыске? В каком еще розыске? Разве такое может быть? А когда же вы его найдете? На следующей неделе? Или пораньше?

— Нет, может быть через год-два. А может быть, и вообще не найдем.

— Как такое может быть? Сама идея архива заключается в гарантированной сохранности документа. Может быть, сходить к директору?

— Сходите, конечно, если желаете, но толку не будет. У нас есть свои методы поиска. Ускорить их практически невозможно.

Полностью сбитый с толку, расстроенный и обескураженный, я уселся смотреть выписанные мной для полноты картины многочисленные папки с рисунками, решив скрупулезно обследовать весь фонд — авось что-нибудь полезное и найдется. За последние сорок лет три-четыре человека — в основном известные мне при совершенно неблагоприятных обстоятельствах — пролистывали некоторые избранные материалы Джагуповой. Анкеты, конспекты, документы, клочки воспоминаний.

Требование о предоставлении дел из Фонда Марии Джагуповой в ЦГАЛИ.

Список работ указан находящимся «в розыске»

Например, одна дама, пристально интересовавшаяся творчеством художницы, опрашивалась полицией в рамках прокурорской проверки по поводу предположительного хищения работ Владимира Лебедева из коллекции Бориса Окунева. Она предлагала издателю Шумакову купить у нее картину «Обнаженная», которая согласно завещанию должна была находиться в Русском музее. В полиции она объяснила, что очень любит искусство, а изображение нашла в интернете. На этом проверка и закончилась в строгом соответствии с поговоркой: «На нет и суда нет».

Какой-то совсем незнакомый мне историк даже писал о предмете моего расследования что-то вроде статьи — «Мария Джагупова — малоизвестные страницы художественной жизни Ленинграда 20-30-х годов». Но в интернете я следов этой публикации не обнаружил. (Она оказалась студенческой курсовой работой, счастливо избежавшей печатного станка.)

Но рисунками, которые в слегка чрезмерном количестве населяли множество дел, никто не соблазнился. Я был первым и единственным, кто удосужился внимательно просмотреть эти папки за сорок лет хранения.

Перебирая бесконечные листы, листки, листочки, обрывки бумаги с остатками чужого, никому, похоже, не интересного творчества, я вдруг вздрогнул. С одного из них[91] прямо в глаза бросились очертания знакомого лица. Выученная мной до узнавания в темноте поза и «супрематическое» одеяние с приметными полосками на стоячем воротнике. На меня — с подготовительного черно-белого карандашного рисунка — пристально смотрела Елизавета Яковлева собственной персоной. Никаких признаков копийности или вторичности в стремительном наброске не усматривалось. Напротив, это было предварительное графическое осмысление хорошо известного мне живописного образа.

Выходит, я не ошибался! Значит, Джагупова действительно имела прямое отношение к портрету, возможно превратившемуся путем хитроумных манипуляций в знаковую редчайшую работу Казимира Малевича? Единственную из серии поздних портретов, по словам премудрого доктора Накова, еще находящуюся в частных иностранных руках. Как еще иначе прикажете все это понимать и толковать? Важным было и то, что рисунок соседствовал в папке со своими многочисленными собратьями, выполненными в той же манере и на аналогичных листах бумаги.