Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Я специально поехал в Хельсинки, где в университетской славянской библиотеке в режиме замедленного чтения проштудировал полный комплект эмигрантского журнала «Театр и Жизнь», изобилующего бытовыми подробностями ленинградской театральной жизни 1920-1930-х годов. Анонимные корреспонденты смаковали подробности арестов Ксендзовского и Сливкина, махинации с картинами художника Исаака Бродского, таинственную гибель балерины Лидии Ивановой и вообще не скупились на эмоциональные оценки советской действительности, но никаких упоминаний о Яковлевой там не было.

Нет нужды объяснять, что несколько недель я потратил на тотальный осмотр всего фонда Марии Марковны Джагуповой. К сожалению, больше никаких развернутых упоминаний об исследуемой картине не нашлось. Разве что в черновиках ответов на вопросы подробной анкеты для биобиблиографического словаря художница собственноручно вписала под пятым номером название «Портрет худ. Е. Я. Яковлевой» в список своих работ, указав год и технику исполнения — 1935, холст/масло[92]. Да в подробных письмах армавирских родственников, с провинциальной дотошностью вычленявших всякие бытовые нюансы и подробности, несколько раз присутствуют сердечные приветы Елизавете Яковлевне.

И на некоторых групповых фотографиях, изжелтивших временем микроскопические лица давно исчезнувших с лица земли смеющихся людей, вроде бы присутствует Яковлева. Так говорят бледные нитевидные карандашные надписи на оборотных сторонах снимков. Но старые отпечатки настолько выгорели и почти развоплотились, что воспроизвести их на этих страницах не представляется возможным. Да и самому разобраться невмоготу. Модные шляпки, бросающие тень на лица, однотипные прически, неудобные ракурсы — без следа испарившийся невинный флирт давно минувших лет — делают всех этих веселящихся или задумчивых умерших людей похожими друг на друга, создавая ощущение мизансцены из довоенного кино.

И еще: на выцветшем воспроизведении театральной декорации постановки Театра музыкальной комедии «Сиятельный парикмахер» с оборота тончайшим грифелем написано «Е. Яковлева». А рядом другое имя: «Борис Эрбштейн», молниеносно помещающее одну из наших героинь в исключительно рафинированную ленинградскую художественную среду.

Черновик списка работ Марии Джагуповой.

Под пятым номером упомянут портрет Е. Я. Яковлевой 1935 года

(ЦГАЛИ. Ф. 173. Оп. 1. Д. 191. Л. 16)

Но что это? Следы невоплотившегося романа, просто знак вежливости, souvenir d’amour? Теперь уже ни за что не угадаешь, хотя это и безумно жалко, потому что Эрбштейн — это Хармс, Шостакович, Заболоцкий, Введенский и тому подобная публика, куда, возможно, следует вписать и Яковлеву. Но в каком качестве? Бессловесной статистки, нахохлившейся в углу дивана? Или активной участницы беседы? Чьей-то подруги, возлюбленной, товарки? Может быть, просто доброго человека, конфидента, способного выслушать откровенное признание, дать совет, помочь? Нет ответа…

Но это и череда арестов, лагерей и ссылок, завершившаяся в 1963 году натянутой веревочной петлей в приволжском летнем лесу. Для таких, как Эрбштейн, места в советской стране было маловато. Хватило только на березовый сук и яму за кладбищенской оградой.

А для Яковлевой с Джагуповой? Казалось бы, соседство с Малевичем по умолчанию обеспечивает им интерес части общества, сноски в монографиях и унылую кандидатскую в пединституте, определяющую им роли второго плана на подступах к Олимпу или у его подножия.

Но ничего подобного не случилось или не сложилось. Мемуары и монографии «как в рот воды набрали», если напрямую спрашивать их об этих всеми позабытых женщинах. А множество статей во всевозможных журналах и сборниках, учитывающих любую мелочь, крутящуюся вокруг крупных и средних фигур русского авангардного искусства, не видит их вовсе. Такое впечатление, что их просто никогда не существовало. Или их кто-то выдумал. А потом одумался или передумал, да так, что в истории остались одни намеки, помарки и черновики. Подлинных документов и картин почти нет. Не будь архивного фонда Джагуповой в ЦГАЛИ, мы вообще ничего бы не знали об этой женщине.

Кроме того, в отдельной папке, опровергая суждение Александры Шатских о том, что на всей земле сохранилась одна-единственная работа Яковлевой, представленная на выставке в Москве, хранятся два вялых натюрморта художницы[93], выполненные в 1937 году.

С оборотной стороны на них наклейки с именем и адресом. Общим адресом Яковлевой и Джагуповой.

В папках с работами Джагуповой, населяющими ее фонд, на удивление нашлись картинки, воскрешающие в памяти некоторые хрестоматийные произведения Малевича. Правда, какие-то, если так можно выразиться, «переработанные» в духе текущего момента или дамской мечтательности. С привнесением лирики и сентиментальности, совершенно несвойственных суровому учителю.