Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Ридикюль, vanity bag, но более всего — российская мошна, — от которой три коротких и дерзких ассоциативных шага до чьего-то бьющегося исстрадавшегося сердца, до пораженной раком предстательной железы Малевича и до этимологически связанных с мошной же отпетых мошенников. Прямо в центре картины было изображено символически преображенное замкнутое пространство, с заключенными в нем пока не совсем понятными мне ценностями или важными сведениями. Противопоставляющее себя таким образом поверхностной авантажности супрематического наряда и преходящей красоте женского лица.

«Довольно поверить знакам, чтобы создать волну силы. И знаки могут сопровождать событие, как знамена. Символы хранят сущность мирозданья» — это внеконфессиональное воззрение, высказанное женой одного из учителей Джагуповой, Еленой Рерих, внятно каждому человеку, хоть раз в жизни отметившему для себя неслучайность и внутреннюю смысловую связь происходящих вокруг событий.

До сих пор я считал, что театральная сумочка знаменует собой алое пылающее человеческое сердце — Cor Ardens — Вячеслава Иванова или того же Николая Рериха. Или бесконечно вертящуюся ханукальную юлу — физическую метафору гармонии и равновесия, достигаемых лишь в вечном спиральном движении. Или сгущение витрувианского человека до «Лона Авраамова»: «Начало гениталий находится как раз посредине тела», как писал Витрувий.

Однако в контексте эзотерической философии имени и значимости для всего хаотического здания современной мировой культуры Казимира Малевича символы могли поменяться местами. Уступить свое место чему-то более важному с учетом многослойной и трудно постигаемой внутренней иерархии знаков, недоступной поверхностному пониманию.

Чувства, зная цену своей мимолетности, робко отступили на второй план, дав волю и простор достоверному и беспристрастному документу. Замкнутым местом, где следовало искать сокрытые сокровища и разгадки всех тайн, мог быть только архив.

Глава 4 Объективные данные и лабораторные исследования

Смерть малоизвестного и непубличного человека в СССР, да и в любом другом социуме, исключая небольшие общины, ведущие традиционный образ жизни и поминающие своих покойников в рамках устойчивых процедур памяти практически вечно, напоминает падение тяжелого предмета в стоячую воду, затянутую болотной ряской. Чавкающий негромкий звук то ли смыкающейся земли, то ли вязкой тины, суета поминальных формальностей, круги по антропогенной поверхности, затухающие в исторически ничтожное время, и личность, как и тело, исчезают в туманных просторах на берегах Стикса и Леты. А вскоре и воспоминания о них уходят туда же вместе с соприкасавшимся близко окружением. Из следующих поколений разве что какая-нибудь девочка, оставлявшая на лето кота у сердобольной соседки — мудрый кот с его девятью жизнями и клубочком пряжи, знаменующей запутанные, но не оборванные нити судьбы, не случайное в этой истории священное животное — и бегавшая за хлебом в угловую булочную, еще вспомнит старушку из квартиры 29. Но потом уйдет и она, и летейские воды окончательно сомкнутся над их головами, а потом всех укроют вязкие слои последующих поколений. А «река времен в своем стремленью» продолжит свой бег все дальше и дальше по нескончаемому однообразно-бессобытийному кругу. Никакой самый подробный архив не удержит их одинаковых имен и типовых биографий, не пересчитает их немудрящий скарб, не вычертит на бумаге или холсте их прекрасный профиль.

С Марией Марковной Джагуповой все произшло немножко иначе. Скажем прямо, совсем не так. Провидение — уверен, именно оно сохранило ее бумаги, рисунки, картины. Конечно, не полностью. Разумеется, с озадачивающими лакунами и интригующими недоумениями, но сохранило. Большая — хотел бы написать большая, но это не так — часть осела в ЦГАЛИ — Центральном государственном архиве литературы и искусства, расположенном на Шпалерной улице в Петербурге.

Джагупова жила одна в комнате площадью 27 квадратных метров. Наверное, сейчас во всем белом свете только я один знаю, сколько у нее было пар туфель, стаканов, тарелок и вилок. И уж точно ни один человек, кроме меня, не ориентируется в остатках жалких сбережений на ее существующей лишь в виртуальном пространстве сберкнижке. Реальные деньги в мизерном количестве давным-давно отошли государству.

Все остальное место, исключая узкую старушечью кровать, трехстворчатый шифоньер, тумбочку, пару ампирных стульев и мольберт, занимали картины. Затруднительно сказать с точностью сколько, потому что заносчивые описи не учитывали работы на бумаге, но, думаю, около трех сотен. Может быть, чуть меньше. Очевидцы, путаясь за давностью лет, рассказывают о том, что не сохранили реестры. В целом их судьба сейчас выяснена мной вплоть до мельчайших подробностей, хотя известная петербургская галеристка Кристина Березовская в журнальной статье 2006 года «Вчерашний официоз» утверждала, что «Мария Джагупова трагически погибла в Ленинграде, большая часть ее работ считается безвозвратно утраченной»[88].