Работа над фальшивками, или Подлинная история дамы с театральной сумочкой

Итак, к этому моменту я собрал всю имеющуюся на белом свете информацию из опубликованных источников и доступных экспертных документов, но оказался перед глухой стеной, в которой не было ни окна, ни двери, ни узкого просвета, откуда брезжило бы наше невысокое северное солнце. Лишь одинокий портрет Елизаветы Яковлевой виртуально присутствовал на пустом пространстве, напоминающем ленинградский краснокирпичный брандмауэр, тая в себе загадку, недоступную поверхностному пониманию. Хотя никто другой, кроме нее, и не мог бы дать мне ответа о собственном происхождении. Поиски в художественных журналах того времени или выставочных каталогах были заведомо обречены на провал, потому что такая насквозь и даже нарочито «формалистическая» — в терминах социалистического реализма — картина никак не могла быть опубликована или выставлена в середине тридцатых годов. Году в 1931-м или 1932-м это было еще с трудом, но возможно. В 1935 году — более чем сомнительно.

Лексическим выбором эпохи ко времени ее создания уже стало название статьи человека с «говорящей» фамилией Бескин, увидевшей свет в 1936 году — «С поличным». Хотя, чтобы снять возможные упреки в недостаточном знакомстве с первоисточниками, доложу, что я потратил несколько библиотечных дней на то, чтобы тотально просмотреть доступные журналы по искусству середины тридцатых годов. Все было безрезультатно. Пропаганда Осипа Бескина и Платона Керженцева, направленная против «формализма», била по штабам и генералам, оставляя после себя выжженную землю и скорчившиеся трупы:

Позиции «аналитической» живописи, вперемежку с патологическими приемами самого упадочнического экспрессионизма, занимает ленинградская группа Филонова. Здесь налицо смехотворное (если бы оно не было столь болезненно) совмещение самого примитивного, вульгарного материализма (пресловутые «формулы»: комсомольца, ленинградского пролетариата, мирового расцвета и пр.) с кошмарными, мистическими фантазиями: трехглавые люди, лица с оголенными, как на анатомических таблицах, мышцами и т. п.

Супрематисты, бессюжетники — рыцари черных квадратов и геометрических сочетаний ровно закрашенных плоскостей, отрицающие начисто какое бы то ни было идеологическое содержание искусства, обломки крушения времен тех «славных плаваний», когда при помощи Наркомпроса (в годы военного коммунизма) футуризм и формализм самозванно пытались занять «вакантное место» пролетарского искусства… до организованного возмущения этим фактом широкой пролетарской общественности (по линии живописного руководства активизированы были в этот период Штеренберг, Пунин и др.). Лидеры остатков этого направления — Малевич, Клюн, Суетин[84].

Забавно и грустно читать эти инвективы в наше время, когда крупнейшие музеи мира соревнуются друг с другом, почитая за честь выставлять в своих стенах «обломки крушения» «дегенеративного», как писал доктор Геббельс, искусства. А торговцы и коллекционеры платят миллионы за сомнительные «почеркушки» и явные подделки.

Для легкомысленных женщин с супрематическими сумочками и колечками на тонких дворянских пальцах в этой боевой периодике просто не было места. Их могли, даже не заметив, только раздавить колесами идеологической машины и превратить в лагерную пыль. От эстетического несоответствия до политической чуждости и классовой враждебности расстояние было меньше одного робкого шага.

Вместе с тем архивные данные не во всем совпадают с официальной прессой. В 1936 году еще находилось место для «Общегородской дискуссии» (или ее имитации) на тему о формализме и натурализме в искусстве[85]. Горком ИЗО выделил для участия в ней аж тридцать пять человек, включая Эвенбах, Кибрика, Дормидонтова, Курдова и прочих, но наших близких знакомых среди ее участников найти не удается. Их к таким важным мероприятиям и близко не подпускали. А кроме того, было ли им что сказать? Возможно, они и мыслили цветами и образами, сумочками и воротничками, бретельками и вытачками, а не вербальными конструкциями, трижды процеженными сквозь мелкое идеологическое сито.