Работорговцы. Русь измочаленная

Улицы Вышнего Волочка после отправки речного каравана преобразились, сделались чище и как будто светлее. Уплывшая на ладьях сволочь унесла с собой серый налёт порочной мерзости, которую привносят в город массы людей с богатым жизненным опытом. А может, просто меньше стало попов, да вышибалы в чёрных кафтанах повывелись. Тверёзые мужички ловко мастрячили кровли на пристройках, бабы шныряли с корзинами на базар и взад, ихние детишки разом обрели весёлый, ухоженный вид. Двигаясь тротуарами, Жёлудь зырил по сторонам и не уставал удивляться всеобщему преображению, случившемуся, стоило бате волевым решением раздавить насосавшегося паука. Об углах улиц Парижской Коммуны и Вольфрама Зиверса на гранитном постаменте красовалась ещё одна культурная ценность литого чугуна, воздвигнутая на городское благо щедрым ростовщиком. На фоне избушек родного поместья, за которыми громоздилась буровая вышка, кучерявый гений в сюртучке шаловливо присел на вертикальный столбик. «Сегодня с божией помощью отымел керн. Ас Пушкин», – хвастался золотыми буквами блудливый ас. Жёлудя передёрнуло. Памятники, которыми украшал город покойный Едропумед, отчего-то не облагораживали окрестности, как, например, эльфийские скульптуры Мандельштама и Цветаевой в Тихвине, а привносили явственно ощутимую душевную пакость.

– И это наше всьо? – Лузга харкнул на постамент, гневно тряхнул ирокезом, сунул руки в карманы.

– Какая культура, такие кумиры, – обронил Щавель.

– Это ж надо придумать. Того, кто это ставил, самого бы на кол.

– Того, кто это ставил, уже черви едят, – напомнил старый лучник.

– А, ну да! Вот же урод был, пидорас его понюхал, – Лузга стрельнул глазами в сторону Жёлудя, сдержался, помолчал, добавил в его сторону: – Едропумед христианином был. Теперь, по ихнему согласию, за самоубийство в аду горит. Ну, да по вере воздастся.

– Как бы, – сказал Щавель.

– А чего там такое в кабинете ростовщика вышло, батя? – Жёлудь всё не решался как следует выведать о кончине Едропумеда. Подкатывал несколько раз с расспросами, но отец отмалчивался.

– Разговор вышел, – сказал Щавель. – По факту, Едропумед не вынес тяготы вины, достал незаконно хранимый огнестрел и вынес себе мозги.

– И чего? – эту версию Жёлудь уже слыхал.

– Завтра двинемся в путь. Впереди Москва.

– Боязно, батя, – признался парень.

– Ленина бояться – в Москву не соваться. Что теперь, через Рыбинск на восток ходить?

– Эх. Да всё равно не по себе.

– Есть такая профессия – Родину зачищать, – отрубил командир. – От шпионов, от ереси, от повального пьянства и всякого иного внутреннего врага, подрывающего безопасность государства. Быстро и аккуратно, как опытный ветеринар помогает плохому танцору. Кто не прав, кто против нас, тот пусть думает о вечном.

– А как правого отличить и не ошибиться?

– Слушай сердце, оно не обманет. Сердце напомнит, но думай всегда головой и поступай по рассудку. Чему я тебя учил? Не предавай, своих не бросай, спрашивай за беспредел и косяки, не лги ради выгоды.

– Помню, батя, – сказал Жёлудь.

– Как просто всё у тебя, – усмехнулся Лузга.

– Правда всегда проста и понятна, потому она и правда, что прямая, и видно по ней сразу всё. С правдой жить куда лучше, чем жить не по лжи, как эльфы, или ради эффективности, как манагеры.

– А вот Филипп говорит, что тот, кто первый увидел трещину в стене четвёртого блока, того и радиация, – вставил парень. – Мол, изловчиться надо в жизни и успеть ухватить прежде ближнего, в том заключается доблесть быстроты ума и телесного проворства.

– Не слушай всякую сволочь, – Щавеля достала ядовитая стрела барда, пущенная гадом издалека в душу командира, дабы через родного сына отмстить за причинённые унижения. – Нам ещё далеко идти вместе, многое придётся перенести, и сам повидаешь всякое. Его, вон, слушай, как меня, – кивнул он на Лузгу. – Князя слушай, если придётся. Больше никому не верь.

– А маму? А братьев?

– Живи своим умом, – одёрнул, как отрезал, Щавель. Пора было окончательно отделять младшего от семьи, иначе никогда не повзрослеет. – Твоя жизнь, значит, и ответственность твоя. Сам решай, как поступить. У тебя есть право выбора, и тебе ещё не раз крепко придётся подумать, куда и с кем пойти.

– А ты когда самый большой выбор делал, батя? – понял Жёлудь, что наступил редкий момент откровенного разговора, на который почти никогда не расчувствовался отец.

– Было такое, сынок, давно, когда мы нашу Родину спасали от нашего правительства.

Лузга оскалился полной пастью гнилых зубов.

– И что было потом?

– Потом любезный Лучезавр стал светлейшим князем, а ближних своих сделал боярами. Посадил их новгородскими землями управлять.

– А тебя в Тихвин?

– Кто-то должен эльфов стеречь и за шведами присматривать. Там передний край, как в Ульяновске перед заставами Орды. Если что, первый удар по нам. Мы тоже на острие. Первыми ударим, если что.

– А что может быть?

– Князь может начать войну против шведского королевства. Или против Орды. Как светлейший скажет, так и будет, а мы должны приказ выполнять.