Работорговцы. Русь измочаленная

– Басурмане, они басурмане и есть. Умом их не понять, – сказал Карп. – Вводят заположняк какие-то чудные ограничения на женитьбу. У них там в Орде больше четырёх жён иметь нельзя, сколь бы ты ни был богат и знатен. Хоть ты сотню с детьми можешь содержать, а всё равно. И наложниц иметь нельзя. Дурь.

– Четыре года, четыре жены. Нет ли в этом чародейного умысла? – Альберт Калужский глядел в глубины тайной науки. – Прискорбно, что не сыскать здесь ни одного ученика школы греческого мудреца Платона. Он бы просветил нас в нюансах нумерологии. Наверняка не просто так связаны вместе основы семейного и государственного управления.

– У шведов тоже есть запрет брать больше и меньше двух жён, – задумчиво сказал Щавель. – Или две, или ходи холостым. Ихняя семья называется шведская тройка.

– С жёнами? – удивился лепила. – А я думал, с конями.

– С конями – русская тройка, – уточнил сведущий в гужевом транспорте Карп.

– Дикарские порядки, – ледяным тоном отчеканил Щавель. – Если здраво судить, то почему я не могу иметь столько жён, сколько способен прокормить? Это ведь глупость – препятствовать мне множить род, коль я деятелен и успешен.

– Возможно, всё дело в потенции, – предположил лекарь. – Так называют греки мужскую силу, коя гнездится в череслах. Их национальные особенности физиологии сформировали культурную, религиозную и политическую традиции, которые были впоследствии узаконены.

– Не может быть, – сказал Карп. – У шведов две жены и король, который правит, пока не передаст престол старшему сыну. Две! Даже не четыре, как у басурман, но никаких тебе калифов на час. Бабы в Орде кого-то выбирают не потому, что ими дорожат. Дело тут не в череслах, а в чём-то другом.

– Дикари, что с них взять, – пожал плечами Альберт.

– А у светлейшего князя сто пятьдесят пять жён, не считая наложниц, – напомнил Щавель.

Достойные мужи уважительно посмеялись могуществу Лучезавра и пришли к единодушному мнению, что за Камой делать нечего, а Орду как гоняли, так и будут гонять, возвращая басурман в их дикие земли к их нелепым обычаям. Да и шведы, в общем-то, странноватый народец, достойный прозябать на краю света, в стране голого камня и снегов.

О том, как поступить с Едропумедовыми приспешниками, достойные мужи порешали тут же, не откладывая в долгий ящик. Раздав народу кровно нажитый конфискат, Щавель отправил по адресам ратников. В учётных книгах хозяйственного ростовщика имелись поимённые списки работников с обозначением должности и оклада. Щавель приказал брать всех разом, подключив к делу Карпа с подручными, Лузгу и парней. Шайку повязали в один заход. Чернокафтанные молодцы после смерти Едропумеда попрятались, но их никто не искал, и через три дня они возвернулись по домам. Там-то их и взяли всех тёпленькими.

Утром пленников вывели из амбара, поставили в ряд на колени. Михан суетился вместе с ратниками, приводя в чувство замешкавшихся тычком палицы. Жёлудь с луком наготове замер поодаль, зорко глядел, чтобы никто из пленников не пустился наутёк, а если отважится и дёрнет, не добежал до ограды. Желтоусый десятник Сверчок, оставшийся в дружине за старшего, исчез в ростовщических хоромах. Ждали недолго. На крыльцо в сопровождении Сверчка вышли Щавель, Карп и водяной директор.

Над двором повисла тишина. Солнце ясное било в глаза приспешников, и они опустили головы, словно каясь в содеянном. Щавель стоял недвижно, держал паузу. Наконец во двор даже уличный шум перестал доноситься.

– Суди нас, боярин! – не выдержал самый матёрый из чернокафтанников. Он склонился, ткнулся лбом в землю.

– Суди, суди, – загудели вышибалы, падая ниц.

В дверях сарая уже переминались обозники Карпа, все шестеро в полной амуниции – кожаных фартуках до колен, толстых крагах. Копошились у телег, бряцали чем-то жутко нехорошим, распаляли уголья в походном горне, готовили инструмент. Потянуло дымом. Вышибал пробрал мороз.

– Светлейший князь вас судить будет, – бесстрастно обронил Щавель. – За добро добром воздаст. Заковать в железа́, – бросил он Карпу. – В Новгород Великий пусть городская стража ведёт, – приказал водяному директору. – На суд светлейшего князя. Головой за них отвечаешь.

– Да-да, – торопливо закивал водяной директор, сбежал с крыльца и посеменил к воротам. Там его дожидался отряд вышневолочских стражников, изготовленный к походу.

Карп вальяжно сошёл по ступеням, махнул своим. Зазвенели цепи. Опытные конвойники выдернули правофлангового молодца, потащили к наковальне. Бросили наземь, надели на руки оковы, просунули в дырку наручника раскалённую заклёпку. Ковали по-простому. Дорогие замки берегли для живого груза, когда придётся вести колонну в дальних землях, наспех сортируя по ходу больных, здоровых и дохлых. От потемневших, протёртых маслом кандалов тянуло мертвящим духом нечеловеческих мук, невыносимых тягот и страшных лишений. Кто-то из молодцов зарыдал в голос, едва ему на руку лёг конвойный браслет. Михан ухмыльнулся и поволок к горну следующего, жалея только, что нет среди пособников давешнего попа.