Работы о Льве Толстом

Понятие закона Урусов противопоставляет понятию причины. «Введение» на­чинается следующими словами, совершенно совпадающими с тезисами Толстого: «Мы не можем знать ни причину, по которой установлен тот, а не другой закон явлений, ни причину каждого явления в особенности; но можем знать самый закон; можем знать те неизменные правила, по которым одни явления сменяются други­ми, и одни события следуют за другими событиями. Нам известен закон квадратов расстояний, закон равенства угла падения углу отражения, закон удвоения насе­ления в каждый промежуток времени от 15 до 25 лет; но почему именно эти законы установлены, а не иные, и какие причины производят различные явления приро­ды, — мы не знаем и узнать не можем. В этом согласны все серьезно занимающие­ся науками; они исследуют законы явлений, устраняя понятие о причинах этих явлений». Вспомним начало III тома «Войны и мира» — рассуждение о том, что причины войны 1812г., указываемые историками, недостаточны, что причины ее представляются в неисчислимом количестве, что миллиарды причин совпали для того, чтобы произвести это событие и что, следовательно, «ничто не было исклю­чительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться». Говоря о Бородинском сражении, Толстой опять возвращается к этому и возражает историкам: «На вопрос о том, что состав­ляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающий­ся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное». Постоянно возвращаясь к этому вопросу, Толстой накопляет всё новые и новые доводы, прибегая, по при­меру Урусова, к сравнениям из области физики и астрономии: «Причин истори­ческого события нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупы­ваемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскивания причин в воле одного человека, точно так же, как от­крытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отре­шились от представления утвержденности планет... к явлению, которое мы рас­сматриваем, понятие причины не приложимо. В последнем анализе мы приходим к кругу вечности, к той крайней грани, к которой во всякой области мышления приходит ум человеческий, если не играет своим предметом. Электричество про­изводит тепло, тепло производит электричество. Атомы притягиваются, атомы отталкиваются. Говоря о взаимодействии тепла и электричества и об атомах, мы не можем сказать, почему это происходит, и говорим, что это так есть, потому, что немыслимо иначе, потому, что так должно быть, что это закон. То же самое отно­сится и до исторических явлений». Здесь Толстой мог бы прямо сослаться на Уру­сова, если бы это было нужно. Урусов, процитировав отрывок из «Войны и мира» (о фатализме в истории), пишет: «Прибавим от себя, что в общественной, истори­ческой, роевой жизни человека мы даже вовсе не видим причинности, а усматри­ваем совершенно ясно только одно сочетание явлений. Иногда это сочетание явле­ний или сил бывает весьма просто, например такое: некоторый субъект, как нам кажется, произвел на свет такую-то войну, но и эта война произвела на свет этот субъект... Такое простое сочетание напоминает сочетание физическое: электриче­ство производит теплоту, теплота производит электричество». Толстой не ссылал­ся на Урусова, потому что он, как «удачник», взял на себя пропаганду теорий, выработанных в кружке неудачников, а еще и потому, что для романов обычай ссылок необязателен: тактически же было правильно держать источники своей философии истории в тайне от посторонних.

Вопрос о причинности, как видно по журнальным статьям на исторические темы, — один из самых злободневных для 60-х годов. «Реалисты», кладя в основу методы и проблемы естественных наук, отстаивают понятие причины и переносят его в историю, стремясь поставить ее на почву естествознания; в противоположном лагере естествознание (биология) вообще не пользуется симпатией — ему проти­вопоставляется чистая математика и иногда астрономия или физика. В 1870 г. Толстой пишет в письме к Урусову:«Биология — меня огорчила. Как можно говорить об этом серьезно? Это только слово. Об этой мнимой науке можно говорить толь­ко тогда, когда не можешь или не хочешь серьезно мыслить».