Работы о Льве Толстом

Так определяется борьба между дворянской и разночинской наукой — не толь­ко в методах, но и в самом выборе наук. В этом смысле философский язык Толсто­го и Урусова, насыщенный математическими и физическими терминами, очень характерен. Все эти параллелограммы сил, квадраты расстояний, алгебраические уравнения и т. д. — вся эта «урусовщина» использована Толстым против разночин­цев — «реалистов», с их дарвинизмом и с их стремлением сделать историю отделом естествознания. В конце «Войны и мира», в главе эпилога, трактующей вопрос о свободе воли, Толстой заявляет совершенно откровенно: «Только в наше самоуве­ренное время популяризации знаний, благодаря сильнейшему орудию невежест­ва — распространению книгопечатания, вопрос о свободе воли сведен на такую почву, на которой и не может быть самого вопроса. В наше время большинство так называемых передовых людей, т. е. толпа невежд, приняло работы естествоиспы­тателей, занимающихся одной стороной вопроса, за разрешение всего вопроса». Урусов, настаивая на устранении причин при изучении явлений, рекомендует воспользоваться математическим методом и перенести его в историю: «Этот простой метод изумительно подвинул вперед различные части прикладной математики; благодаря этому методу двинулись вперед и естественные науки; наконец, даже политическая экономия, благодаря подчинению ее статистике, а сей последней — математике, облечена ныне в форму точной науки. По непонятным причинам одна только история, эта высшая, величайшая из всех трансцендентных наук, остается на той же неподвижной точке эмпиризма, на которой она находилась во времена языческие. Предмет истории есть совокупность тех законов, по которым развива­лись и развиваются общества». Толстой в эпилоге романа почти буквально повто­ряет слова Урусова; говоря о необходимости ограничить понятие свободы людей до бесконечности, он пишет: «Тогда, вместо отыскания причин, история поставит своей задачей отыскание законов. Отыскание этих законов уже давно начато, и все новые приемы мышления, которые должна усвоить себе история, вырабатывают­ся одновременно с самоуничтожением, к которому, все дробя и дробя причины явлений, идет старая история. По этому пути шли все науки человеческие. Придя к бесконечно малому, математика, точнейшая из наук, оставляет процесс дробле­ния и приступает к новому процессу суммования неизвестных бесконечно-малых. Отступая от понятия о причине, математика отыскивает закон, т. е. свойства, общие всем неизвестным бесконечно малым элементам... То же делают естественные науки: оставляя вопрос о причине, они отыскивают законы. На том же пути стоит и история. И если история имеет предметом изучения движений народов и чело­вечества, а не описание эпизодов из жизни людей, то она должна, отстранив по­нятие причин, отыскивать законы, общие всем равным и неразрывно связанным между собою бесконечно малым элементам свободы».

Урусов много раз цитирует Толстого — в том числе приводит целиком всю аргументацию против тех, кто говорит о «плане скифской войны». По всему видно, что эта аргументация явилась плодом бесед с Урусовым о войне 1812 г. — Урусов цитирует здесь Толстого не только как единомышленника, но и как сво­его ученика. Цитата приводится как иллюстрация к собственным рассуждениям о неожиданном исходе первого периода кампании, искать причины которого, по мнению Урусова, значило бы «дать место произволу... ни Барклай, ни кто другой о преднамеренном отступлении не думал: все от мала до велика решились или атаковать неприятеля, пользуясь его растянутостию, или драться насмерть с целию отстоять Смоленск. Факты убедительно подверждают наш вывод: сперва решено было атаковать, а потом, по разным причинам, положено отстаивать Смоленск донельзя... Если Барклай сознательно заманивал Наполеона в глубь страны, для чего было соединяться под Смоленском? для чего отдавать распоряжения о пе­реходе в наступление? для чего было стоять под Смоленском и чего-то выжидать? для чего, наконец, было бросать столь важный пункт, как Смоленск, и отстаивать совершенно ничтожную и гибельную позицию под Царево-Займищем?.. Все происходило гораздо проще, чем придумано писателями нашего времени... Оче­видно, что Смоленск оставлен и разорен без всякой причины: можно и должно было держаться. Впрочем, говорим это не в осуждение Барклаю, а дабы показать только, что существуют мудрые фаталистические законы, которые в некоторых случаях вводят начальников в ошибки, в других же выводят их из затруднений». Все это рассуждение, после которого и следует цитата из «Войны и мира», обнаруживает полное сходство и даже тождество не только частных, но и общих предпосылок Толстого и Урусова. Это не совпадение, а результат совместной работы над военно- историческими вопросами. Урусов был, очевидно, главным военным авторитетом и источником для Толстого. Книга его оказывается необходимым и основным по­собием или комментарием для понимания теоретической части «Войны и мира».