Рабыня

С величайшей осторожностью, как будто газета могла разбиться, Лина закрыла раздел искусства и положила газету на колени. Длинный вязаный шарф. Пэтси Клайн. Изоляция. Материнство. Пропавшая энергия. Напрасно потраченный талант.

«Я хочу кое-что объяснить, – говорил Оскар. – Сказать правду». Лина закрыла глаза и прижалась лбом к прохладному стеклу иллюминатора. «Не могу работать, не могу думать, не могу дышать, – написала Грейс. – Она – прелестнее всего на свете». И Лина вдруг почувствовала пронзительную тоску по молодой женщине, которая была ее матерью, по маленькой девочке, которой была она сама. Неужели всего этого было слишком много или слишком мало? Неужели Грейс бросила рисовать? Всего двадцать четыре года, муж, ребенок, дом. Лина не знала, что такое материнство и что такое быть женой, но Оскар был художником, а это Лина понимала: одержимость и неуверенность, самоотверженность, тяжелый труд и разочарование, терпение и сосредоточенность. Возможно, Портер был прав, возможно, картины были извинением. Но это извинение не было обращено ни к историкам искусства, ни к зрителям, ни к коллекционерам картин. Это было извинение перед Грейс. «Я всегда любил ее», – сказал Оскар, и Лина без всяких сомнений знала, что это правда.

Лина вошла в мрачный дом с задернутыми шторами; единственный зажженный торшер отбрасывал на пол гостиной пыльные тени. У нее было чуть меньше часа, чтобы принять душ и переодеться, прежде чем отправиться на концерт Джаспера Баттла. Лина двигалась осторожно, уверенная, что Оскар спит. После вернисажей Оскар, как медведь, впадал в спячку и валялся огромным холмом под одеялами, вылезая, только чтобы съесть бейгл и выпить пива.

Но тут Лина услышала голоса, звяканье столового серебра и тарелок и почувствовала запах готовой еды, чего-то теплого и ароматного, вроде жареной курицы или ветчины. Лина оставила чемодан в прихожей и побрела на кухню. За столом сидели Оскар и Натали, перед ними – остатки изысканного ужина, наполовину полные бокалы вина и – да вроде бы курица или… Лина посмотрела на отца, увлеченного разговором с Натали, потом на растерзанную, полусъеденную птицу.

– Цесарка! – смеясь, сказал отец. – Это же цесарка! Как тебе такой кулинарный изыск?

Натали повернулась на стуле и с улыбкой посмотрела на Лину.

– Ты же знаешь, он очень хорошо готовит. Постарался на славу. – Ее щеки раскраснелись от кухонного жара и вина – Лина увидела на столе пустую бутылку и еще одну, открытую. Между тарелок, усеянных обглоданными косточками, горели две свечи. Лине на миг стало не по себе, как будто она пришла в дом, поразительно похожий на ее собственный, но при этом совершенно другой. Ее отец – кулинар и гурман? Натали, расслабленная и непринужденная, за их кухонным столом? Разница между миром, каким она его видит, и тем, каков он на самом деле, внезапно показалась Лине огромной и ошеломляющей. Она снова почувствовала себя четырехлетней девочкой, озадаченной потерей, которую она не могла вернуть, и событиями, которые она не понимала.

Оскар встал, крепко обнял Лину и поцеловал ее в макушку.

– Я думал, ты вернешься через день или два. Как там Ричмонд? – Он отошел в сторону и взглянул на Натали, которая с трудом поднялась со стула и подошла к Оскару, ее волосы были растрепаны и золотились в свете свечей.

– Ты, конечно, знаешь Натали, – сказал Оскар Лине, пытаясь преодолеть неловкость, смущенно улыбаясь и энергично скребя бороду. – Мы в последнее время… проводим много времени вместе.

Натали нацепила свою фирменную ослепительную улыбку, как бы говорящую: «переживем и это», и сказала:

– Оскар, ты все усложняешь. Конечно, Лина меня знает. – Она шагнула вперед и быстро обняла Лину, что удивило ту настолько, что она инстинктивно ответила ей объятием.

– Мне жаль, что ты так быстро ушла с вернисажа, – сказал Оскар. – Я хотел догнать тебя, но ты шла так чертовски быстро, Каролина. – Щеки отца порозовели, глаза были ясными и счастливыми, и Лина подумала, не оставить ли их вдвоем с Натали, пусть бы закончили ужин и выпили еще вина. Но ее уже несло вперед, как самолет на взлете, и ей не хотелось терять это ощущение ускорения, она не хотела тратить его впустую. Она хотела вернуть себе свое место на кухне и своего отца. Ее охватило собственническое чувство, желание утвердиться здесь и высказать, что она чувствует.

– Я прочитала рецензию Портера, – сообщила Лина. – Он прав? Это выставка-извинение?

Улыбка Оскара исчезла, он откинулся на спинку кресла.

– Ну, в общем… Да. Может быть. Я не знаю, Каролина. Мне кажется, в этой рецензии Портер… ближе к истине, чем во многих других.

– А она хотела за тебя замуж? Хотела стать матерью? Почему она перестала рисовать? – Вопросы сыпались очень быстро, и Линой двигало вовсе не желание услышать ответы, а только потребность спросить.

– О, Каролина. Не надо. Не сейчас.

– Ты говорил, что хочешь, чтобы эти портреты мне что-то объяснили, но я их не понимаю, папа. Не понимаю, что ты имеешь в виду.

Оскар поднял глаза к потолку. Он подтянул вверх рукава, ерзая, как маленький мальчик.