Рабыня

Лина повернулась, прошла через сводчатую дверь кухни в темный коридор, в гостиную, и остановилась. Полумрак, беспорядок, пальто Натали, брошенное на диван, в дверях – чемодан Лины. Она снова ощутила нечто странное в знакомой обстановке. В этот миг комната исчезла и превратилась в гостиную ее раннего детства: маленький диван, эскиз с рядом ложек, висящий там, где сейчас висит портрет Лины, кресло-качалка в углу, желтая краска на нем облупилась и стерлась. А женщина, которая, возможно, была ее матерью, сидела на полу и играла с ней. У них были кубики, деревянные кубики, окрашенные в яркие цвета, и паровозик с черными колесами, который женщина (мать?) катала по кубикам, как по рельсам. «Чух-чух-чух, на горку вверх», – пела женщина. Были ли волосы этой женщины черными как смоль, спадали ли они до середины спины, как завеса, как черная ширма? Или это была не женщина, а девочка, нянька-старшеклассница, заработавшая немного дополнительных денег и считающая минуты до отъезда? Или рядом с ней сидел мужчина? Отец, который почесывал бороду обеими руками и смеялся, когда Лина поднимала паровозик, чтобы он парил в воздухе?

Лина приехала на концерт группы Джаспера в начале одиннадцатого. У клуба без опознавательных знаков стояла небольшая толпа, а внутри было полно народу – человек сто, всех цветов кожи, моложе и старше Лины, мужчины и женщины, одетые кто модно, кто консервативно. На Лине были джинсы и топ, она купила его прошлым летом для очередного отпуска, в который так и не поехала: она стояла в баре с пластиковым стаканом пива в руках и ожидала начала концерта, удобно растворившись среди болтовни и волнообразно меняющейся толпы.

Она услышала, как кто-то назвал имя Джаспера и сказал: «Удачи, чувак», а через минуту Джаспер уже стоял рядом с ней у стойки бара.

– Лина, ты пришла, – сказал он с удивлением.

– Ну конечно, – ответила она как ни в чем не бывало и улыбнулась в ответ.

– Как поживает Вирджиния? – Джаспер наклонился к ней, и Лина придвинулась поближе, стараясь расслышать его сквозь галдеж бара.

– Все очень интересно. Сейчас расскажу, – крикнула она ему прямо в ухо, серебристо-черное от пирсинга.

Джаспер махнул рукой в сторону сцены.

– Мы сейчас начнем. Давай поговорим после концерта. – Он взял ее за запястье – этот жест мог показаться неуместным или странным, но она с удовольствием ощутила тепло его пальцев, нежно сжавших ее руку. – Я рад, что ты пришла, – сказал Джаспер, и Лина снова почувствовала дрожь вдоль позвоночника и приятную отстраненность, будто толпа и шум отступили.

Пока Лина допивала свое пиво, свет погас, на сцене послышалось шарканье и возня, там брали в руки гитары, настраивали микрофоны, а потом прожектор осветил солиста – не Джаспера, другого парня, невысокого, худого и бледного, с дивной прической а-ля нерд, в массивных черных очках и с гитарой, перекинутой через плечо. Зазвучала первая песня – бренчание гитары, негромкий задушевный вокал, – и толпа зашевелилась, головы отвернулись от сцены, разговоры возобновились. Лина почувствовала укол беспокойства, как будто была не просто зрителем, как будто для нее было жизненно важно, чтобы эта четверка парней добилась хоть какого-то успеха.

Песня закончилась, раздались вялые аплодисменты и одинокие выкрики, а потом снова заиграла музыка. На этот раз начали ударные, громкая дробь, которая отдалась глубоко в груди Лины, как сердцебиение, а потом вступил Джаспер на бас-гитаре, ровное электрическое бренчание, к которому присоединились другие гитары, и толпа в едином порыве ожила. Именно этого они так долго ждали.

Лина не сводила глаз с Джаспера. Она смотрела на него зачарованно: он больше не был похож ни на того Джаспера, которого она встретила на выставке Белл, ни на того, с которым только что разговаривала в баре. На сцене Джаспер держался холодно, отстраненно, с самообладанием, которому она позавидовала бы, не выгляди он таким одиноким. Она знала эту позу – таким отрешенным ее отец бывал у себя в студии. Сейчас Джаспер был в своей собственной вселенной, где не было ничего, кроме инструмента у него на плече. Он не играл на публику. Он не красовался и не позировал. Вокалист в перерывах между песнями болтал со зрителями из первого ряда, разглядывал зал, напевал, старался держать контакт с публикой. А глаза Джаспера были почти все время закрыты. Он отошел на край сцены и опустил голову, раскачиваясь, как маятник, в такт низким звукам своей гитары. С таким же успехом он мог быть в зале один. Лине, наблюдавшей за ним, казалось, что именно это он и предпочел бы – играть эту музыку в одиночку.