Радин

Мы сидели у воды и ели тушеное мясо, завернутое в ресторанные салфетки. Когда мы прикончили медронью, он все еще говорил о своем Бате, снявшем на окраине каморку, чтобы продолжать игру, и рассказывал, пока я не отключился, прислонившись головой к бетонной свае моста.

Несколько раз в дверь туалета стучали, и довольно настойчиво, но я изображал не то плач младенца, не то сварливый женский голос, и меня оставляли в покое. Я изрядно наглотался розового мыла, пока управился с бородой, на подбородке остались порезы, я заклеил их клочками бумаги, разделся догола и принялся за остальное. Я не мылся с тех пор, как выбрался на берег, и речная тина жила на мне своей жизнью все шестьдесят четыре дня. Слой за слоем с меня сходили проведенные на Аграмонте дни, когда созревала моя удача. Она созревает, как плоды шиповника, сказал Мендеш, ты когда-нибудь ел плоды шиповника?

В тот день я набрел на него на набережной, по дороге к маяку, не то чтобы я шел туда с какой-то целью, просто не знал, куда податься, к тому же у меня все тело ломило после удара об воду. Я его сразу узнал, хотя он был не в той страхолюдной куртке, а принарядившийся и чистый. Клошар сказал, что обедал с приятелем, который переиграл казино, разбогател и купил ему свитер и брюки на зиму.

Мы раньше не здоровались, хотя я видел его много раз, проходя под мостом, а тут он вцепился в мой рукав, как старый знакомый. Мне пришлось похвалить подарки, хотя в голове гудело, а перед глазами бежали красные пятна. Да ты, парень, какой-то смурной, спохватился клошар, и вид у тебя холерный, пойдем, покормлю тебя остатками от нашего пира. Помнишь, ты пару раз угощал меня славными горячими шокиньюш? Мендеш добра не забывает, у него есть и бутылочка, правда, уже начатая. Я нашел в себе силы улыбнуться, развернулся и пошел за ним

Радин. Пятница

Пятница, возможны осадки, сказал ему телефонный календарь. Двадцать девятое декабря, метель, сказал алжирский гроссбух.

Служанка остается на вилле одна, записал Радин, свидания не будет, хозяйка прихватила австрийца с собой, как ручную шиншиллу. Что она делает? Открывает шкафы, надевает жемчуг, разводит огонь в камине, наливает себе хересу и садится в гостиной.

С улицы послышался скрежет, потом собачий лай и автомобильные гудки. Радин захлопнул тетрадь, открыл кран, надеясь, что пойдет горячая вода, и вышел на галерею. В соседнем дворе работала бетономешалка, мужики в комбинезонах расставляли полосатые загородки, и кто-то из соседей не мог выехать из двора. Внизу лязгнула парадная дверь, соседка вышла во двор с бельем в корзине, поставила ее на землю и стала ругать строителей пронзительным голосом. Интересно, нашла ли она вчерашнюю рыбу?

Услышав, как хлопнула входная дверь, Малу направляется к лестнице, ведущей в студию, она намерена спуститься во всем блеске, как это делает сеньора, когда встречает гостей. Кристиан идет по коридору, и служанка посмеивается, облокотившись на перила, ее платье тускло светится в полумраке аттика. Но тут она слышит, как там, внизу, аспирант произносит: Доменика, дорогая, я вернулся!

Нет, не слышит, подумал Радин, закрывая балконную дверь. Это же титры! Он забрался в ванну, закрыл глаза и представил себя в маленьком зале с плюшевыми креслами. Году в девяносто пятом в такой зал его таскала подружка, у которой был пропуск на просмотры для знатоков. Там крутили французский нуар и фильмы Чарльза Видора. Дымная музыка, допросы официанток в прокуренных барах, темно-золотой бурбон, мокрые улицы, чугунные лестницы.

Фильмы были похожи, как костяшки домино: детектив берется за странное дело, некоторое время мечется без толку, и тут на него начинают валиться трупы. Еще бывают незнакомцы в поезде и хмурая красавица, чье лицо покажут размытым, в оконном стекле.

Радин намылил голову и засмеялся, подумав, что в его истории целых две красавицы, незнакомец в поезде и одна страшноватая птица с синими перьями. Ладно, пусть будет нуар! Шаги приближаются, служанка выключает свет и бежит в верхнюю студию, забирается на антресоль, где я когда-то поймал кота, дальше бежать некуда.

Люстра, похожая на сеть, полную аметистовой рыбы, вспыхивает, наверху темно, но аспирант уже видел край знакомого платья, он мурлычет, стоя под лестницей, но ответа нет, слышно только тяжелое дыхание и размеренный скрип маятника. Так проходит некоторое время, он говорит, но не получает ответа, в камине пылает огонь, гостиная залита мглистым розовым светом, за окном зима.

Радин почувствовал, что вода остыла, и выбрался из ванны. Завернувшись в полотенце, он взял сигареты и снова вышел на галерею, надеясь, что строители ушли выпить кофе. Во дворе и вправду было тихо, только двое мужиков топтались вокруг стены, пытаясь закрепить на ней складную лестницу.