Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

Джейк всегда умел говорить властно и убежденно, как епископ, вещающий благоговейной пастве. Он знал, что это верный тон. Благодаря ему он оставался хорошим преподавателем даже в самые скверные дни, когда, в сущности, ему почти нечего было сказать: ведь хороший преподаватель — всегда хороший актер. И теперь он протянул к Лизе обе руки. Он хотел утешить, помочь, и говорил вполне искренне, веря, что правильно понял теперешнее состояние Ала.

— Послушай, Лиза, — сказал он. — Беда в том, что Юджин Шор жив. Он здесь, он стоит у Ала над душой, и Ал не может прийти к окончательным выводам. Вот будь Шор покойником…

— Почему им всем надо непременно быть покойниками?

— На следующий день после кончины они преображаются. Через очень короткое время они уже видны в перспективе. Вот почему у меня с Фицджеральдом все шло гладко. Но раз Шор живет тут, в городе…

— Вы отвратительны, — сказала Лиза. — Гробовщики — вот вы кто. Гробовщики.

Однако Джейк продолжал рассуждать о взаимоотношениях между художником и исследователем. Лиза все больше раздражалась — и не только из-за его непререкаемого тона, но еще и потому, что, упоенный своей мудростью, он уже словно вел семинар.

— Сколько можно разговаривать по телефону? — сказала она с досадой. — Закажи мне еще порцию, Джейк, а я схожу за Алом.

Ал в одиночестве стоял у парапета и смотрел на город. Голова и плечи его черным силуэтом вырисовывались на фоне ночного неба. Так же стоял он в тот вечер в Риме на Капитолийском холме и смотрел вниз на Форум. Голова повернута чуть в сторону, неотрывно смотрит куда-то вдаль. Лиза поняла, что он не видит упорядоченные, убегающие вдаль цепочки огней. Может быть, он видит узкие проулки под дождем, гараж, вспышку выстрела… вспышку выстрела, которая стала одним из этих огней? Обернувшись на ее шаги, он показал в ту сторону.

— Эти ребята жили где-то там. — Он обвел взглядом окрестности. — Наш город. Никаких великих преступлений. Никаких великих гробниц. Никакой истории. — Небо на западе вдруг запылало огненным заревом, оно разлилось шире, стало ярче, погасло и вновь стало ослепительно алым. — Большой пожар, — сказал он. — Наверно, загорелся лесной склад. Запылал наш рассвет.

— Ты говорил с Шором?

— Его нет дома.

— Это настолько важно?

— Да, для меня важно.

— Пойдем выпьем напоследок. И домой. По правде говоря, я жутко устала.

— Малышка моя, — сказал он, обнимая ее за плечи, и они пошли назад. — Но ты никогда не выглядишь усталой. Как это у тебя получается? Ладно, домой так домой. А знаешь, давай вырежем эту заметку и пошлем Шору на случай, если он ее не видел. Я хочу попросить, чтобы он пошел со мной на суд. Уверен, что он захочет присутствовать на разбирательстве. Как по-твоему?

— Не знаю… — начала Лиза, а потом, взглянув на него, воскликнула про себя: «Черт бы побрал этого идиота полицейского!» — потому что успела заметить, как заблестели у Ала глаза. Ну конечно же, в том, как Шор отнесется к этому фараону, которого сама Лиза склонна считать самым обыкновенным зверюгой полицейским, конечно же, во всем этом Ал надеется нащупать еще одну уводящую вдаль дорогу.

16

Следующие несколько дней она невольно старалась все время быть с Алом — так ей нравилась та радостная легкость, которую вдруг он обрел. Его неуемные фантазии внушали ей ощущение, что вот-вот наступят какие-то перемены; еще немного, и они будут счастливы — тут, в их городе. Но во всем этом было трудно разобраться, и постепенно ее начали одолевать сомнения. У нее опускались руки, потому что она все больше убеждалась, что его манера работать нисколько не изменилась; в сути своей она и не могла измениться. Знакомство с Шором только укрепило его потребность в том, чтобы работа все продолжалась и продолжалась. И вот теперь он ждал, что Шор и полицейский дадут ему новый материал. Что он такое — Ал? — спрашивала она себя с тревогой. Ученый, тоскующий по подлинной жизни и любви? Нет, любить Ал умеет, только теперь он влюблен в видение. Тут Лиза испуганно спросила себя: «Ну а его работа? На что он будет жить? А как же я?»

Поздно вечером он по-прежнему уходил один, а когда возвращался, она вслушивалась в привычные шорохи — он переодевался в свой рабочий костюм. И она допустила ошибку. Как-то она раздраженно бросила:

— Ради всего святого, Ал, неужели тебе самому не хочется положить этому конец? Чтобы взяться за что-нибудь еще? Чтобы снова принадлежать самому себе?

Он долго смотрел на нее с недоумением, которое затем сменилось досадой.

— Ты кое о чем забываешь, — сказал он. — Я бы мог тебе напомнить, но не стану.