Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

Рано утром светило солнце, потом небо вновь заволокли тучи. Теперь тучи сгустились и становилось все темнее.

Ему нравилось ехать по широкому шоссе, нравилось откинуться на спинку и смотреть прямо перед собой, ни о чем не думая, слившись воедино с мурлыкающей машиной. Но в это утро, когда тяжелые, набухшие дождем тучи нависли над сочными лугами, которые стали теперь бурыми и унылыми, он ощутил одинокую бесприютность октября. Перестроенные фермерские дома, где жили горожане, выглядели аккуратными и чистыми, но нигде не было видно коров. А ему хотелось посмотреть на коров, пасущихся возле пруда, как он смотрел на них, когда был мальчишкой. На ветровом стекле начали расплющиваться дождевые капли. Чем больше углублялся он в луга и поля, чем дальше позади оставался город, тем более одиноким он себя чувствовал, а дождь все лил и лил, и стало даже еще темнее. К полудню он добрался до Мейплвудской рощи, до большой сторожки у озера. По озеру бежали волны с белыми барашками.

Подъехав к дому, он поставил машину, широким шагом вошел в дверь, коротко поздоровался с дежурным регистратором и тут увидел, что к нему идет Кэрол в брючном костюме из джинсовой ткани, бледно-лиловой джинсовой ткани, которую она выписала из Парижа. Улыбка ее была легкой и спокойной, но он уловил облегчение в ее глазах.

— Точно до минуты, Айра, — сказала она.

— Отсутствие пунктуальности в число моих недостатков не входит.

— Ты голоден, Айра? Ну конечно.

— Нет, пожалуй. Нет.

— Я подумала, что мы можем перекусить у тебя в комнате. И заказала завтрак.

— Ну что же, — сказал он, оглядывая большой холл. Прямо-таки филиал клуба, если судить по присутствующим. Он узнал Джоула Огильви, радиокомментатора, и Стивена Паркинсона, биржевого маклера, и Реджи Уилкса, великого специалиста по добыванию средств на политические кампании. И каждый, встречая его взгляд, отвечал ему любезной улыбкой. Если бы с ним не было Кэрол, они подошли бы к нему, протягивая руки — руки, всегда готовые сердечно пожать его руку. Однако их улыбки ранили его гордость даже еще больнее, чем облегчение в глазах Кэрол. Затем к нему подошел доктор Мартин, пожилой, в очках без оправы, с добрым, по-настоящему добрым лицом. Доктор пожал ему руку, а его глаза спрашивали: «Вы сегодня с утра пили?» Если он не пил и если им удастся три-четыре дня не допускать его к бутылке с джином, все будет в порядке. Никаких лишних хлопот. Еще один трудный период будет преодолен, и он вернется к своим обязанностям такой же спокойный и властный, как прежде.

Его комната напоминала очень удобный номер дорогого отеля, и Кэрол тоже чувствовала себя в ней как дома. По ее распоряжению там уже поставили столик, покрытый белоснежной льняной скатертью. Все выглядело безупречно, потому что они платили за то, чтобы все выглядело безупречно.

— Твоя заботливость удивительна, Кэрол, — сказал он, но, пока они ели, он заметил в ее глазах удовлетворенный блеск. Она ела, улыбалась, ела и снова улыбалась. Ее удовлетворенность вывела его из равновесия. Такая удовлетворенность не может родиться из любви, подумал он. И его похвала ее заботливости тоже никакого отношения к любви не имеет, подумал он. Они сидят здесь из-за взаимной привычки, требующей, чтобы они делали вид, будто все нормально, хотя он знает, что ему вообще не следует быть здесь.

— Айра, ты не пьешь кофе, — сказала она.

— Я чувствую себя круглым дураком, — сказал он.

— Я налью тебе горячего.

— Спасибо. Я выпью.

— Это же самая простая и обычная вещь, Айра.

— Не думаю, Кэрол.

— Айра…

— Ты не понимаешь, — сказал он нетерпеливо. — По-моему, это просто способ отмахнуться от чего-то. Человек отмахивается, вместо того чтобы попытаться понять свою жизнь.

— Я не знаю никого, кто понимал бы свою жизнь, — сказала она удивленно. — А ты?

— Я хотел бы понять.

— Правда? А мне не хотелось бы. Нет, я бы чувствовала, что это конец.

— Может быть, и так, — сказал он, обнаружил, что отстраняется от нее, и спросил себя, неужели тут не найдется ни одного человека, который позволил бы ему излить душу.

— Видишь ли, Айра, ты в какой-то мере символ, — сказала она. — Это правда. А у нас у всех есть обязательства по отношению к тому, что мы символизируем, ты согласен?

— И что же именно? — спросил он сардонически. — Отсутствие страсти?

— Айра… если ты не увидел… — Она была полна горечи. — Если ты не почувствовал…

— Кэрол, ты удивительна в постели. Нет, правда, Кэрол, — сказал он мягко, словно она не понимала, о чем он говорит. А когда он отошел к окну и уставился на дождь, какое-то его нервное движение, что-то, промелькнувшее в его изменившемся лице, разбудило ее тревогу.

— Айра! — сказала она резко.

— А? — сказал он, обернувшись. — Где мое пальто? — Не замечая, что она рассержена, не замечая ее, он подошел к шкафу, достал пальто, надел его и взял чемодан. Он уже сделал три шага к двери, когда она вцепилась ему в локоть, воинственно выставив подбородок.

— Нет, ты отсюда не выйдешь, слышишь? — сказала она.

— Отойди, — сказал он.

— Я приехала сюда, Айра. Я уважаю тебя, Айра…