Радости Рая

Эта Мировая Паутина Плесени пронизала весь земной шар, но, попав на землю из космоса, в метеоритных капсулах, плесень заявила о своем существовании в мегавселенной, протяженной на весьма загадочном по величине пространстве, частично измеряемом не одним миллионом длины нашего Млечного Пути. Таким образом, плесень пронизала собой все мыслимое и немыслимое мировое пространство. Соединенная в единую систему Интермегапротокосмоса, плесень стала во Вселенной второй силою после самого Вершителя Мира, ибо, являясь живым существом, а не бездушной гравитационной машиной, плесень мыслила категориями бесконечности и была воистину, практически, убедительно и активно бессмертна.

Но противоречий и строптивых склок с Тем, от Кого исходит сила жизнетворения, у плесени не было, и она абсолютно надежно служила в системе раннего оповещения при обстоятельствах, когда всемирной жизни во вселенной грозила какая-нибудь военная опасность. На Земле, в коридоре жизненности Хлиппер, мицелии плесени имели во всей своей совокупной протяженности длину, чуть превосходящую бесконечность. Представить это человеческому разуму было невозможно, но зато спокойно можно было представить всю надежность ранних предупреждений, когда где-нибудь в космическом пространстве, из какой-нибудь черной дыры начинала вдруг извергаться лава антиматерии. На Земле же, в коридоре Хлиппер, в диапазоне существования человечества, на волне российской истории, в лесах России появлялось неслыханное количество благородных грибов.

Так бывало перед началом любой войны на Руси, так было перед началом первой чеченской войны. Я тогда жил писателем в деревушке Немятово, и мое деревенское имя таковым и было — Писатель. В мещерских смешанных лесах, в красных сосновых борах, в белых березниках округи выросло в то лето небывалое воинство белых грибов. За ними деревенские жители бегали по два-три раза за день, приносили переполненные корзины одних шляпок, на коротко отрезанных беспорочных ножках с белоснежной мякотью.

Я еще не знал в то лето, что писательская дорога привела меня под конец в широкую выемку на боку яблока, которое надкусил Александр Македонский, но так как между мною и им ничего не было, я вдруг оказался в голубом тумане, образованном тончайшим пухом сине-сизой плесени. Находясь внутри этого тумана, я и увидел белые грибы того года, когда началась первая чеченская война.

Утром я пошел в лес вместе с пожилой женщиной, Серафимой Михайловной, уроженкой этих мест, но которая жила и работала медсестрою в сумасшедшем доме под Москвою. В деревню приехала в отпуск, пожить у своей сестры Тамары Михайловны. Серафима, или, как ее звали сестра и другие жители деревни — Симка, была подслеповатой старой девою, высокая, сутулая, равномерно толстая, как самодельная тряпичная кукла. Серафима была бестолковой грибной охотницей и ни черта не видела на земле сумрачного леса, пропускала грибы, а то и прямо шла по ним, сбивая их толстыми ногами в шерстяных вязаных носках, обутыми в глубокие резиновые калоши. Отсюда, из сизого тумана плесени, родственной белым грибам, я увидел морщинистое лицо Симки, выпученные растерянные глаза — и решил подтолкнуть ее к умопомрачительному счастью, что сродни истинной райской радости.

— Серафима Михайловна, — сказал я, с сочувствием глядя на ее пустую корзину (в то время как моя была уже почти полна одними белыми грибами из тех боровых, которые местными людьми назывались «бугровыми»), — пошли бы вы вон в ту сторону, видите, где светло, там большая вырубка, по краю березки стоят… Вот вы и походили бы да поискали под этими березками, Серафима Михайловна.

И она послушно направилась в указанную сторону, — и я отсюда, из грибного сизого тумана, обладая высшим знанием о Мировой Плесени, к коим относились и белые грибы, увидел ту Симкину райскую радость, подобно которой сам для себя искал всю бесконечность своего пути на поверхности Земного шара.

Вот она как выглядела, Симкина райская радость!

— Ой! Ой! Ба-атюшки! Анатолий Андреевич, вы только посмотрите! Что творится! Ой, я не могу! Валидолу мне надо! Или хотя бы карвалолу! Ой! Ой! — и так далее.

Серафима Михайловна стояла у начала широчайшей вырубки, покрытой пнями, край которой, поросший старыми березами, был оставлен вырубщиками за ненадобностью. Березы стояли вдоль печальной пустоты вырубки в одном длинном ряду. Вся пожухлая трава под деревьями была утыкана, пробита крупными дебелыми, мясистыми, лоснящимися грибами из тех, что рождаются в красивых белых березовых рощах — как логическое продолжение райской красоты этих березовых рощ.

Я находился внутри сизого тумана плесени, окутавшего надкушенное и выброшенное яблоко, сам уже не существующий, как отдельный предмет вселенной, — и любовался прекрасной радостью старой Серафимы Михайловны, самозабвенно орудовавшей грибным ножичком, присев на корточки и перескакивая от одного гриба к другому с проворством молодой козочки.