Радуга

— Прими, Розалия, своего сына и нашего крестника. Хорошо работает, хорошо и пьет. Хорошим землекопом будет.

— Прости, мама! Я погиб! Прости!

— Да что вы с ним сделали, ироды?

— Мама, они не виноваты. Я виноват! Меня спасай! Я тону, мама. Тону!

Больше Рокас ничего не помнит, потому что расплавленная жижа стала засасывать его. Напряг Рокас все силы и побрел к берегу, к высокой рубикяйской ели... Ноги были слабы, а жижа — клейкая. Черный ворон каркал на верхушке ели. Кто-то звал его по имени, то близко, то далеко. Болото полнилось голосами и птичьим гомоном. Ни на минуту нельзя было остановиться, перевести дух... Жижа затягивала вглубь. И он шел со спекшимся языком, зажмурившись, стиснув зубы. Вперед, вперед, пока не узнал голос Виргуте и, открыв глаза, не увидел ее самое.

— Тс-с... Что слышно хорошего?

— Ничего хорошего.... Ты третьи сутки бредишь.

— Что еще?

— Ты только не испугайся.

— Говори смело.

— Позавчера наш Напалис в Рубикяй Мешкяле и Заранку зарубленных нашел. Насмерть. На участке Блажисов. Под елкой.

— Да будет тебе.

— Честное слово. А сегодня утром на верхушке той же самой елки наш Напалис кожаный кошель нашел с человеческой головой.

— Сказки рассказываешь.

— Во имя отца и сына, — перекрестилась Виргуте. — Во рту у головы золотой зуб. Напалис все-все Гужасу передал.

— Что еще?

— Тебе еще мало?

— А вора Напалис поймал?

— Еще нет... Но он поймает. Вот увидишь. Пить хочешь?

— Давай.

Рокас напился, закрыл глаза и больше не заснул.

8

Жуткое убийство и не менее ужасная находка в Рубикяйском лесу прославили Кукучяй не только в Восточной Аукштайтии, но и по всей Литве. Впервые за двадцать лет независимости сюда прибыл корреспондент из Каунаса. Напалиса сфотографировали под исторической елью и похвалили за образное освещение событий. Мало того, волостной старшина Дауба, желая приобрести популярность в государственном масштабе, подарил Напалису пол-лита, изрекая при этом исторические слова:

— На́ тебе, сынок добровольца, за находку!..

Конечно, не это главное. Куда важнее, что начальник Утянского уезда господин Страйжис, ставший по особому распоряжению президента республики одновременно председателем комиссии по расследованию преступления и по организации похорон, прибыл на похороны долголетнего начальника кукучяйского участка полиции Болесловаса Мешкяле со своей юной женушкой Юрате, глубокое декольте траурного платья которой до крайности взволновало не только мужчин волости, но и женскую половину населения. Двойняшки Розочки подсчитали, что викарий Жиндулис во время мессы поворачивался к молящимся с „Dominus vobiscum“[27] в три раза чаще, чем установлено папой римским, и поэтому после молебна, когда общество толпилось вокруг костела, заявили во всеуслышание с главной лестницы костела от имени всех мирских монашек:

— Каков покойник, такова и молитва!

Серьезность и скорбное настроение вернулись ко всем лишь во время похоронного шествия, потому что первую половину дороги очень уж заунывно играл оркестр утянских пожарников и еще заунывнее запели хористы Кряуняле, когда процессия стала взбираться на горку и люди как на ладони увидели Пурошюса со сверкающим распятием, плещущиеся флаги, гроб и все тринадцать венков. Кстати, первый венок — от комиссии по похоронам — несли Микас и Фрикас. На его ленте было записано: «Покойся в мире. Ты сделал свое, герой. Скорбящая полиция Литвы».

Последний венок от кукучяйских шаулисов несли Анастазас с Юозефой Чернене. На этой ленте — золотая надпись: «Будем поминать тебя в своих молитвах. Ты останешься жив в наших делах».

Первым говорил над могилой Клеменсас Страйжис — громогласно и торопливо, то и дело поглядывая на часы, чтобы не опоздать на похороны Юлийонаса Заранки, на которых ему предстояло произнести точно такую же прощальную речь, только в более медленном темпе и с большим удовольствием, вознося до небес заслуги покойного перед родиной и проклиная шайку убийц, которой, по его глубочайшему убеждению, руководит местный головорез Пятрас Летулис... Пусть горит под его ногами литовская земля, а нас всех, людей доброй воли, да объединят светлые, патриотические идеалы Болесловаса Мешкяле, Юлийонаса Заранки и Зенонаса Кезиса и их бесстрашная война против красной гидры коммунизма, наймиты которой пытаются задушить нашу полицию, церковь и прочие учреждения, поддерживающие порядок, безопасность и дружбу между сословиями...

Поскольку Тамошюс Пурошюс за ним громко сопел и сморкался, господин Страйжис кончил свою речь в твердой уверенности, что генеральная репетиция удалась и спектакль над могилой Юлийонаса Заранки в Утяне будет пользоваться успехом.

Второй оратор — волостной старшина Дауба вызвал шиканье, потому что, залив за галстук для храбрости, ни одного слова не мог путно произнести и в конце своей речи назвал покойного «многолетним полицейским теленком»...

Зато когда викарий Жиндулис, продолжая мысль господина Страйжиса, стал призывать всех по примеру покойного умереть во имя святого долга, первой заплакала Юзефа Чернене. Вслед за ней — Эмилия Гужене и другие хористки.