Радуга

— Не завидуй господам, паренек. Завидуй птицам небесным, которые не сеют, не жнут, а живут. — Голубая жила на лбу Крауялиса раздулась, он задохнулся, закашлялся и, отдышавшись, продолжил: — Меньше занимайтесь политикой, ребята. Работайте больше. Политика — не для нас. Счастье простого человека — в труде, ученого — в науке, молодого — в любви, а старика — на небеси, как умные ксендзы говорят, а мы, дураки, верим. Почему замолчал, Умник Йонас? Мы-то с тобой, кажется, одногодки? Есть ли рай, говори? Есть ли вечное счастье?

Йонас опустил голову. Заговорил Рокас:

— Я скажу, господин дядя.

— Говори, паренек.

— Но я не задаром.

— Чего хочешь?

— Двадцать центов прибавь за куб этой жижи!

— Кыш, поросенок.

— Прошу простить, господин дядя. Мы все, как увидели вас, подумали, что вам уже все известно.

— Что ты тут мелешь?

— Неужели не дошел до уха вашего слушок, что мой бывший хозяин Бенедиктас Блажис своей бабе во сне явился?

— И что с того?

— Он велел мне жалованье удвоить, если я батрачить вернусь.

— Так чего тут маешься? Чего на Цегельне не бежишь?

— По глупости своей... подумал, что вы с бывшим скупердяем из Цегельне уже связь наладили. Ведь говорят, на небо никому не позволяют денежки пронести. Мой хозяин с одним кукишем туда отправился — и счастлив, говорят...

Крауялис не смог даже трость из ила выдрать. Торчал высоко, увязнув всеми тремя ногами.

— Пойдемте, господин Краунялис, — сказал Дундулис, подав руку. — Не стоит нервы трепать с этим сопляком.

— Подожди, почтенный. Сын Умника Йонаса чистую правду говорит. Мне ни деньги не нужны, ни эта болотная жижа. Я скоро буду на том свете, а сюда придут большевики, и все будет ваше! Работайте, мужики, и ждите. Если вместе дождемся, Крауялису спасибо скажете. Если успею умереть — сотворите молитву и скажете своим детям: «Не напрасно жил Костантас Крауялис. Голова его за всех нас работала... Поздно поняли. Живого проклинали, а мертвого почитаем и у господа рай для него вымаливаем». Только запомните, Крауялису рай не надобен. Вы все ему дороги, ваше будущее. Так что похороните меня не на песчаной горке, где вы все лежать будете, а вот здесь, в этой осушенной трясине, где дети ваши и внуки седьмой пот проливать будут, не собирая чибисовы яйца или клюкву, а убирая хлеба. Вот так, братцы мои! Вот так! Выройте мне могилу здесь. Лучшего памятника Крауялису не будет, чем пшеничный колос да смех сытых детей.

— Аминь! — сказал Рокас. — Прошу не умирать раньше срока, господин дядя. Лучше нам заранее заплатите.

— За что?

— За могилу.

— Ну и нахал же твой сынок, Умник Йонас. В кого он уродился?

— Розалии кровь‚— ответил Йонас и съездил тылом ладони Рокаса по зубам.

— Хо-хо-хо! — захохотал Крауялис. — Молодец, Йонас! Гни дерево, пока молодо!

Кое-как выдернул Крауялис все три ноги из ила и, попрощавшись, удалился вместе с Дундулисом, оставив после себя скверный запах...

— Шутки шутками, а от этого господина дяди форменным трупом несет, — сказал Рокас, сморщив нос.

— Хватит! Еще в зубы хочешь?

— За что, папа? Он над нами смеяться может, а мы — нет?

— Твоя правда, Рокас, — согласился Кратулис.

— Не порть мне ребенка. Пошли лучше работать.

— Пошли, папа, — ответил Рокас. — Работа дураков любит.

Взревели босяки и снова набросились на болото, яростно швыряли жидкую грязь вверх. Даже небо ею заляпали, даже солнце...

— Гип!

— Гоп!

— Вперед, за родину, Кратулис!

— Вперед за Крауялиса!

— Испортил воздух, ирод!

— Гип!

— Гоп!

Поправилось настроение у землекопов. Чтоб его хромой бес драл, никто из этих босяков не поменялся бы с этим старикашкой. Тоже мне барин, раз ни мяса кушать не может, ни водки пить. Одним пахтаньем, говорят, жив. Самое время Крауялису отправиться к Аврааму. Вот вздохнула бы Текле после долгого поста, вот порыдала бы слезами радости, вот покуковала бы, пока господина Мешкяле в свое поместье не заманила бы. А может, ты, доброволец Кратулис, утрешь нос этому полицейскому жеребцу во имя благосостояния всех кукучяйских босяков?

— Гип!

— Гоп!

Доброе настроение росло, но скверный запах еще сильнее. Кибис обвинил Граужиниса. Граужинис — Петронаса. А умник Йонас — ветер, который, вдруг изменив направление, подул с того берега болота.

— Мейронас, выручай!

Выбрался Мейронас из канавы, свернул цигарку из собственного самосада и задымил по ветру. Вяли кусты, стыла болотная жижа, дохли лягушки, но дурной дух дым Мейронаса все-таки не перешиб.

Ни с того, ни с сего огромный ворон, будто черный флаг, взметнулся над кустами и, карканьем оглашая опасность, полетел в сторону Рубикяйского леса.

— Мужики!

На прогалине между кустами вырос простоволосый мальчик, и все узнали Напалиса. Напалис махал руками, подзывая к себе, не в силах вымолвить ни слова. Мужчины побросали лопаты и, возглавляемые Кратулисом, бросились к нему. А когда добежали, разинули рты. Забросанный клочьями моха лежал в трясине разбухший труп человека. Без головы. В куче тряпья. С расклеванной спиной.