Радуга — дочь солнца

Ивана окружили. Вперед вышел Тимофей Реудов. Борода расчесана, лицо сияет:

— Утешил, парень, ай, как утешил. Радости-то сколько, посмотри.

— Товарищи… — едва выговорил Иван.

Голос его задрожал. Он вдруг тяжело опустился на насыпь и закрыл руками лицо.

Глава десятая Гимн буров

1

Принимать бронепоезд приехали кронштадтские моряки. Когда они плотным строем, колыхая за спиной штыками, шли с вокзала, из домов выбегали люди и провожали отряд восторженными взглядами. Это были не наспех обученные добровольцы в разношерстной одежде. Моряки шли в ногу, не теряя равнения, чуть-чуть вразвалку, отчего шеренги плавно колыхались из стороны в сторону. Шли молча с суровыми загорелыми лицами. Ветер трепал ленты бескозырок. На немощеной дороге толстым слоем лежала сухая, как зола, пыль. Ветер относил ее из-под ног на болото, где над полегшим осотом поднимался синеватый пар.

Отряд, прогремев сапогами по бревенчатой гати, вышел на главную улицу поселка. Солнце в это время наткнулось на острые, как пики, вершины леса и багровой волной захлестнуло горизонт. На дорогу упали тени. Потемнели запыленные липы. И только на кончиках штыков остались малиновые отсветы да на далеком кордоне тепло засветилось окошко, словно вынутый из прокатного стана стальной лист.

Появление моряков произвело на заводе то же действие, что введение раскислителей в кипящий металл. Наступило спокойствие. Даже, пожалуй, немного странное, потому что орудийные раскаты за лесом стали слышнее, а красногвардейцы, охраняющие мост, уже два раза приводили вражеских разведчиков. Но даже у самых слабых пропадали сомнения, когда по заводскому двору уверенно проходили вооруженные военные моряки.

Особой уверенностью в словах и движениях отличался командир отряда матрос первой статьи Федор Чернега. Это был человек большого роста, с могучими плечами. Сбить его с толку не мог даже инженер Зудов. Встретились они в мостокотельном цехе, где день и ночь, словно пулеметы, стучали клепальные молотки. Чернега молча слушал Зудова, не вынимая изо рта короткой трубки. Инженер волновался, долго и непонятно говорил об ответственности за судьбы Родины. Наконец, устав слушать, моряк вынул трубку, поднял на Зудова свои тяжелые глаза и сказал:

— Темнишь, товарищ. Смотри, мои ребята могут обидеться.

Сказал так, что у Зудова пропала охота продолжать разговор.

Когда Чернега появился в цехе, он огляделся, стал в стороне и, расставив ноги, словно врос в землю. В это время он был похож на толстый корабельный кнехт. Вокруг него ляскали стальные листы, плющились раскаленные добела заклепки, отрывистые команды заглушались перестуком молотков.

Чернега тосковал по морю. Цех напоминал ему корабельную жизнь. Особенно в последнюю ночь, когда заканчивали одевать бронепоезд. Ночь была такой же тревожной и напряженной, как та, холодная, осенняя, на Неве, когда он стоял на палубе и до боли в глазах всматривался в темную воду. За его спиной была вся стальная громада крейсера. Тогда он не зал, как, впрочем, не знал никто, что это последняя ночь старого мира. Он нес ночную вахту в этом коротком и трудном походе, и он первым увидел расплывшееся в темноте громадное сооружение Николаевского моста. Наверху, на мостике крейсера, вспыхнул прожектор. За мостом, как тараканы, заметались согнувшиеся фигурки юнкеров. Носовое орудие бесшумно разворачивалось в сторону утонувшего во тьме города. В ту ночь Федор Чернега особенно отчетливо понял, что не может успокоиться до тех пор, пока прожекторный луч революции не осветит всю землю. Он без сожаления покинул корабль, чтобы ступить на берег и пройти по суше с оружием в руках, водворяя революционный порядок…

Посмотреть, как выходит бронепоезд, прибежали рабочие из самых дальних цехов. По обе стороны полотна выросла огромная толпа. Дальше на пустыре, на самом видном месте, сооружали трибуну. Алексей Миронов держал в руках красный флаг на длинном древке. Вокруг Миронова толпилось человек двадцать. Отчаянно спорили. Никак не могли решить, как назвать бронепоезд.

— Не шумите, товарищи. Номер у бронепоезда есть. А название сейчас придумаем. Поставим на обсуждение. Проголосуем, — говорил Миронов, записывая очередное очень длинное предложение.

Старому прокатчику, внесшему предложение, со смехом кричали:

— Эка загнул! Краски писать не хватит.

— Нельзя короче, — степенно разъяснял прокатчик. — Не понимаешь, а кричишь. Видишь, тут «революция», а тут «кровавая буржуазия», надо их подальше друг от друга поставить.

Паровоз шумно задышал паром. Пронзительно свистнул. Тимофей Реудов высунулся из будки. Ему замахали руками. Миронов поднял флаг. Лязгнули сцепления. Тускло отсвечивая стальными боками, паровоз пошел вперед. Вверх полетели шапки. Ура-а-а!

И вдруг все мгновенно смолкло. Раздался треск. Из-под колес паровоза вздыбились гнилые концы шпал. Заскрежетала стальная обшивка. Паровоз накренился и прочно сел в песок.

Толпа разразилась проклятьями.

— Начальника подъездных путей тащи!

— Расстрелять мерзавца!

— Раньше-то чего смотрели? Давно пора ремонтировать.