Радуница

На сороковой к обеду Гошка уже маялся во дворе с копальщиками и другим людом. Снова много пил и ел. Ждал после, когда вынесут на крыльцо бутылку водки, рушник и зачерствевшие на столе булки, кусочки засохшей курицы и котлеты с обрезанными надкусами.

На всё говорил одно:

– Ладно, оставайтесь.

И ему тоже выученно отвечали:

– Больше не приходи, Георгич, забудь сюда дорогу! – Что означало: оборони, Господь, наш дом от смерти, от твоего, Гошка, мерзкого дела.

Гошка, покачиваясь, уверял:

– Больше – никогда! До свиданки!

– Прощай, Георгич, дай Бог тебе.

– Не за чё! Все смертны: и ты умрёшь, и я.

– Чирей тебе на язык!

IV

Он, может быть, в этот раз и не пошёл бы в загул, но больно заманчив был повод.

Вчера прибежал в штатском Царёв, лет десять назад скочевавший с семьёй из Ингушетии. Мясо не росло на тощем Царёве из-за прободавшей его язвы, а ехиден был потому, что местные пьяницы перебивались с куска на кусок, но не чахли, как сам Царёв. Хоть, не в пример голодранцам, он держал хозяйство, носил в тюбетейке куриные яйца, в вёдрах – молоко от двух коров. Царёв провожал жизнь участковым милиционером. Скалил большой обезьяний рот: «Своего не возьму, но и чужого не отдам!» Он и не отдавал, торгуя с размахом палёным спиртом, который отбирали во время рейдов. К лету по заведённому от уха до уха Царёв обрастал уже седеющей бородой, а узкий смуглый череп, наоборот, выбривал до блеска.

Ещё с порога, не здороваясь и не снимая тюбетейки, Царёв предупредил:

– До обеда, Гоха, никуда не уходи: понадобишься. После хоть на все четыре стороны, на хрен ты нужен!

Гошка варил картошки в мундирах. Не дожидаясь, когда поспеют, накалывал вилкой и ел, валяя в соли, ржавой от окислившейся жестяной банки, которая стояла на подоконнике. Он, в общем, догадывался, зачем пожаловал Царёв. Надворной работы Гошке не предложат из-за его малой мочи. На чистую домовую он не гож, так как может уронить хархотья. Так, какая-нибудь канитель. И всё же он спросил, скрывая радость от будущего праздника, который мог организовать Царёв, накапав из фляги через шланчик:

– Что за печаль? А то у меня верхонок нет. – И, обжигая пальцы, полез под крышку, стал тыкать вилкой.

– Верхонки я тебе давал, – сразу разоблачил Царёв. – Крепкие, брезентовые. Спецодежда – у нефтяников надыбал. Пропил уже?!

– Почему пропил? Сносились. Или у меня работы мало?! – для виду обиделся Гошка, не сомневаясь ни минуты, что никого, кроме него, сметливый Царёв на дело не возьмёт.

Он даже позволил себе посмеяться: у него были серьёзные отношения с Царёвым. По крайности, он так считал. Царёв, бывая в настроении, часто мобилизовывал Гошку крутить гайки на служебной «Ниве» и качать ручным насосом колёса, а сам гоготал и снимал на мобильный телефон. Или взять тот случай. Царёв без году неделю был на Северном Кавказе в составе оперативной группы, привёз оттуда «муху». Из города нагрянули с проверкой, шерстили дом, а он прятал её в огородной яме. Однажды он выперся с «мухой» на угор. Там как раз сидел Гошка, обхватив голову руками. К нему-то и пристал Царёв:

– Георгич, поправиться хочешь?

Кто же откажется от халявной выпивки?! Хоть спирт у Царёва отдаёт резиной и, скорее всего, смешан с какими-то таблетками, от которых скоро дуреешь и не вспомнишь наутро, две ли, три ли бутылки взял вчера. А Царёв, конечно, не забудет и припишет сколько надо…

Гошка и не отказался.

– На, стрельни́ по бакену!

Гошка с трудом, но удержал гранатомёт, под руководством Царёва навел ствол на белый буй с вечерним огоньком. Зажмурившись, сковырнул пальцем крючок и прежде, чем услышал визгливый хохот, его словно спнуло с лавки, а в плече натянулось и лопнуло. Кто-то влил в него прямо из горла, поднял за подмышки и посадил, привалив к заплоту, оббил об колено и нахлобучил кепку. Отдачей сломило в Гошке ключицу, возил его Царёв в город на снимок, угощал холодным пивом…

Вспомнив, снова посмеялся Гошка:

– Все зовут, всем нужен Георгич! Без него никуда!

Царёв, выходя на свежий воздух и, кажется, стараясь даже не дышать в этом смраде, бросил напоследок:

– Жмурика будем грузить! – И ушёл, а Гошка, не обращая внимания на слова Царёва, сглотнул с вилки и вытаращил глаза, обожженные паром разломленной картошки.

К обеду под окошками пукнул и заглох пазик. Зыкнул в окошко Царёв, одетый в казённую синюю форму, добротность которой давно занимала Гошкино воображение. Гошка с лопошайками направился к лодке. За ним – Царёв и весь по-юношески лёгонький летёха с хохлацки круглыми голубыми глазами и ромашковым пушком на голове.

– Что, Гошка: обрюхатил Натаху? – вдруг встревоженно спросил Царёв, толкнув летёху локтем, что не осталось незамеченным для Гошки. – Ничего, не переживай! Я подниму картотеку, объявим во всесоюзный розыск…

Правили через реку.

– Глава все мозги проела с этим ушлёпком: забери да забери! – рассказывал Царёв, сплёвывая в воду семечную шелуху. Гошка, уперев короткие ноги в борта, изо всех сил грёб. Летёха ладошкой бороздил воду за бортом. – Я говорю: на хрен он мне нужен! У тебя мужика нету, вот и возьми его!