Ты говоришь, что боишься, будто я тебя не люблю, будто я не отвечу утвердительно на твой вопрос о любви. Повинуясь своему страху, ты уже защитила себя в своем же вопросе. Тебе надо увидеть - тебе не хватает лишь видения. Тебе необходимо увидеть, что, с одной стороны, ты желаешь быть любимой - а кто же не желает быть любимым?.. Ты хочешь быть любимой, но при этом ты опасаешься получить отрицательный ответ, и поэтому ты заранее строишь себе защиту. Ты продолжаешь свой вопрос, говоря, имеет ли значение, скажу я «да» или «нет»? Если это не имеет значения, то зачем вообще об этом говорить? Это имеет значение - смотрите глубже в собственные вопросы - потому что иначе ты бы и не затронула эту тему. Это для тебя безумно важно, но ты боишься получить мое «нет». Ведь наперед ничего не знаешь, поэтому лучше заранее подумать о защите. И твоя защита видна в следующей фразе: играет ли роль, что я скажу - «да» или «нет»? Так вот, я говорю тебе
- и это для тебя важно - и говорю я: «да».
Я еще никому не сказал «нет», потому что для меня любовь - это не отношения. Любовь - это, скорее, состояние моей сущности. Я не умею ничего, кроме как любить. Я люблю даже тех, на кого нападаю - в противном случае, они бы меня вообще не волновали. Я нападаю на них не потому, что я их не люблю. Я люблю их, и мне хотелось бы видеть их более подлинными, потому что, будучи подлинными, они могут неизмеримо помочь человечеству.
Если папа забудет про свое эго, то тем самым он поможет забыть свои эго миллионам католиков. Но если он будет по-прежнему притворяться непогрешимым Божьим представителем, то так он, наоборот, будет раздувать эго своих людей, которые возгордятся, что их вождь напрямую общается с самим Господом. Раз велик глава их религии, то велики и они сами.
Велик мастер - велик и его ученик. Каждый ученик хочет, чтобы его мастер был величайшим мастером в мире - просто потому, что так он сам превратится в величайшего ученика. На мастера ему наплевать! Но, стоя за ним, стоя в его тени...
Как-то я был на приеме у одного из шанкарачарий, индуистских лидеров. Он сидел на высоком пьедестале. Рядом с его троном - а шанкарачарья всегда сидит на троне, - рядом с его троном, но на более низком уровне стоял небольшой столик, за которым сидел старик-саньясин.
Когда я зашел в то помещение, там уже толпились две сотни людей, собравшихся посмотреть, что произойдет между мной и шанка-рачарьей. Шанкарачарья сказал мне:
- Я рад представить тебе этого скромного старика; он настолько скромен, что, садясь рядом со мной, он всегда ставит свой стол немного ниже моего трона.
Я ответил на это:
- Если он так скромен, тогда люди, сидящие здесь на полу, еще более скромны. Если так определяется смирение, то этот старик находится в середине. Первоклассные скромники сидят на полу. Но если он хочет быть еще более скромным, то пусть выкопает себе канаву и сядет в нее - и чем глубже будет канава, тем лучше! Это будет подлинная скромность. И, кстати, если он скромен уже только потому, что сидит на пару сантиметров ниже тебя, то как же насчет тебя самого? Ты представляешь мне этого старика, забыв, что сам сидишь выше него, выше всех остальных. Если определять качества людей просто по их более высшему или низшему месторасположению, то...
Тут я заметил паука прямо над его головой и сказал:
- Похоже, что этот паук и есть самый великий гуру на свете. Он сидит прямо на твоей макушке!
Шанкарачарья смутился, но продолжал в том же духе:
- Этот человек раньше был главным судьей верховного суда. Это необыкновенный старик.
- Отрекшись от мира, отрекшись от всего на свете, он все еще помнит, что когда-то был главным судьей верховного суда? - удивился я. - И, похоже, что независимо от того, помнит он или нет, сам ты гордишься, что твой ученик - бывший главный судья верховного суда. Тебе это приятно. Это приятно ласкает твое эго. И я тебе вот что скажу: пойми, этот старик, сидящий здесь на пару сантиметров ниже тебя, ждет твоей смерти. Ты умрешь, и он займет твое место. Всем ясно, что преемник - именно он, ведь он сидит ближе к тебе, чем кто-либо еще.
Затем я обратился к отставному судье:
- Если у тебя есть хоть чуточка понимания, сойди со своего места и сядь на пол.
Но он и не шелохнулся.
- В чем дело? - спросил я его. - Тебе помочь? Ты парализован? Или глух? Ты слышишь меня или нет?
Потом я сказал шанкарачарье:
- Ты создаешь иерархию даже во имя религии. Ты переносишь в религию политические порядки. Но в этой иерархии ты занял себе неплохое место, и ты не хочешь его потерять. И, кроме того, ты все время жаждешь забраться еще выше. Но это то же самое эго, та же игра, та же уловка.
Я обрушился на папу ради тебя, а не ради него. Потому что, хоть его здесь и нет, но в твоем уме сидит христианская обусловленность, которую необходимо разрушить.