Раффлс, взломщик-любитель

В ту ночь он рассказал мне историю своего первого преступления. С самого судьбоносного утра мартовских ид, когда он упомянул загадочный инцидент, произошедший во время некоего крикетного тура, я безуспешно пытался добиться от него подробностей. И делал я это отнюдь не из присущего человеку упрямства, однако он все так же качал головой, задумчиво вглядываясь в дым своей сигареты. Выражение его глаз было загадочным – полуциничным, полупечальным и словно бы полным тоски по давно минувшей честной жизни. Свежую гнусность Раффлс планировал с тем же не знающим предела энтузиазмом художника, с которым планировал бы невиданный доселе подвиг. Нельзя было и представить, что под его заразным эгоизмом могут скрываться угрызения совести. И все же казалось, что призрак умершего раскаяния за его первое преступление по-прежнему посещал Раффлса, когда тот погружался в воспоминания, так что я отказался от расспросов задолго до ночи нашего возвращения из Милчестера. Дух крикета, однако, так и витал в воздухе, а его кожаная сумка с принадлежностями для игры лежала у каминной решетки, где он часто оставлял ее. На сумке по-прежнему были видны остатки наклейки «Ориент»[18]. Наверное, я смотрел на эту наклейку достаточно долго, чтобы Раффлс это заметил, поскольку внезапно он спросил меня, хочу ли я по-прежнему услышать его рассказ.

– Не нужно, – ответил я. – Ты все равно этого не сделаешь. Мне остается лишь строить догадки.

– И как бы у тебя это получилось?

– О, я начинаю понимать твои методы.

– То есть я пошел на дело осознанно, да?

– Иного я не могу и вообразить.

– Мой дорогой Банни, это был самый непреднамеренный поступок из всех, что я совершал в своей жизни!

Он подскочил с такой неожиданной энергией, что его кресло на колесиках откатилось к стеллажам. Его глаза были полны весьма негодующего блеска.

– Поверить не могу, – сказал я хитро. – Я никогда не осмелился бы оскорбить тебя подобным предположением!

– Значит, ты дурак…

Он осекся, взглянул на меня и уже через мгновение смеялся над собой.

– Или намного более ловкий плут, чем я думал, Банни. Что за плут, во имя Юпитера! Что ж, полагаю, ты меня раскусил. Как говорится, я выдам тебе всю подноготную. Да и в любом случае я собирался это сделать: случившийся прошлой ночью кавардак кое в чем напомнил мне о тех событиях. И вот что я тебе скажу: как бы там ни было, это повод и я отмечу его тем, что нарушу одно из своих жизненных правил. Я выпью еще один бокал!

Виски заструился, сифон зашипел, лед упал в стакан. Сидя в пижаме, со своей неизменной сигаретой, Раффлс поведал мне историю, которую я уже и не чаял услышать. Окна были широко распахнуты, так что сперва в комнату проникали звуки Пикадилли. Однако еще задолго до конца его рассказа стих грохот колес последнего экипажа, полицейские успели увести последнего забияку, и лишь наши голоса нарушали тишину летней ночи.

***

«… Нет, правда, они обслужат тебя по первому разряду. Ты, так сказать, не платишь ни за что, кроме напитков, но, боюсь, моя ситуация была вполне ясна. Поначалу я был в полнейшей яме, так что мне пришлось отклонить приглашение, а затем мы отправились на Кубок Мельбурна, где я проиграл в абсолютно выигрышной ситуации. И это далеко не единственный способ, которым в Мельбурне можно выставить себя дураком. Тогда я не был таким тертым калачом, как сейчас, Банни. Сам этот анализ тому свидетельство. Однако другие не знали, как я влип, и я поклялся, что они об этом не узнают. Я попытался взять заем, но ростовщик в тех краях – редкая птица. Затем мне пришла в голову мысль о, так скажем, родственнике, троюродном брате моего отца, о котором никто из нас не знал ничего, кроме того, что он якобы жил в одной из колоний. Если бы он был богат и обладал добрым нравом, я мог бы на него поработать, если нет – попытка не пытка. Я попытался найти его, и мои поиски неожиданно увенчались, как мне тогда казалось, успехом, причем в тот самый момент, когда я был в полном одиночестве. Незадолго до Рождества я серьезно поранил руку и не смог бы подавать мячи, даже если бы они сами прыгали мне в ладонь.