Рагу из тролля

Замечательный выбор, горько думал певец, спускаясь во двор. Тяжесть золота душу не грела, скорее наоборот, ощущалась камнем, тянущим его на дно. Он уже проклял тот день, когда решил покинуть Сафру. Чего не сиделось на месте? Можно было до осени там остаться, а то и до зимы. Глядишь, кто-нибудь другой бы попал в такую передрягу, что, других бродячих певцов нет? Есть, и много. В основном, конечно самозванцы, выучившие три аккорда и поющие про «вечную любовь», но такого, если тролль и прибьет, так ничуточки не жалко.

— Ну что? — осведомилась заботливо монна Перл, уже поджидающая своего спутника во дворе замка. — Что-то ты бледен, соловей мой сладкоголосый. Что от тебя наша дама хотела? Песен? Али сразу любви?

И тут Рована прорвало. Швырнув себе под ноги берет, он в самых красочных выражениях высказал все, что думает о донне Маргарите, ее замке, ее тролле, о мироздании в целом и о том, куда смотрят боги, старые и новые. Боги (старые и новые) если слышали этот прочувствованный монолог, то, наверняка, краснели там, на небесах. А здесь, на земле, монна Перл, потупив очи, молча пережидала грозу.

В себя Рован пришел, когда слова иссякли, а поднявшееся солнце припекло голову, и без того горячую. Погрозив светилу кулаком, он безнадежно спросил трактирщицу:

— Ну вот и что мне теперь делать?

На это у монны Перл был готов свой ответ.

— А пойдем-ка, вернемся в трактир. Что-что, а обед ты заслужил королевский. И ужин тоже. И чего ты, Рован Крепкоголовый взялся хоронить себя раньше времени? Да сыграешь ты эту песню тролля, делов-то.

— Задом наперед!

— И задом наперед сыграешь. Хотя, услышь я такое, сама бы умерла, наверное, от неожиданности. Ты лучше послушай, что я сегодня для тебя приготовлю! Перво-наперво — пирог со свежей клубникой. Тесто я еще с вечера поставила, а клубнику я тебе собственноручно наберу, сладкую-сладкую! Потом молочного поросенка на вертеле, лазана копченого. Раков сварю. Раки у нас знаешь какие? С кошку. С пивом дивно идут! А на ужин сделаю я тебе похлебку из пяти видов рыбы, с маслинами, лимоном и пряными травами. Ел такое? Да нет, где тебе, такое только у нас в Видках и попробуешь. Что еще? Еще мясо мелко-мелко порублю с приправами, и в виноградных листьях запеку. А к ним бутылочку настоящего белогардского виноградного вина пожертвую, «Мечта инквизитора» которое. Слышал о таком?

Рован Сладкоголосый спохватился, только когда они прошли половину пути от замка до Видков, оказалось, все это время он шел за монной Перл, как кот за рыбой, глотая слюни и жадно вслушиваясь в красочные описания трактирщицы. Эх, была не была. Останется. Хотя бы до ужина останется, чтобы попробовать обещанную похлебку и выпить вина, которым и короли не брезгуют.

Глава 3. Бежать, только бежать!

Каким образом к обеду все Видки знали, что певца снарядили убивать тролля, Рован так и не понял, но работа в кузнях встала, и все набились в «Жирную устрицу». Каждый считал своим долгом похлопать героя по плечу, пожелать ему удачи и выпить с ним по кружечке пива. Особенно старался староста, единственный кто видел тролля и теперь горел желанием о нем рассказать. Причем, в описании этого доброго человека, чудище выходило таким страшным, что хуже не бывает. В основном же в глазах сельцов читалось что-то вроде облегчения. Хорошо, что на эдакое чудище отправится чужак. Грустно, если бы нечисть заломала кого-то из своих.

Рован переходил от стола к столу, и везде его обнимали как родного, и старались дать добрый совет.

— Тролли, они молитвы боятся. Так что ты сразу словом его святым, не сумлеваясь!

— Не молитвы, а ругани! Всем известно, всякая нечисть от хорошей брани дохнет. Так что, ты как увидишь его, так ругнись как следует. Ну, а чтобы не рисковать, перемежай, значит, брань с молитвою, что-нибудь да сработает.

Рована так и подмывало спросить, чего же тогда никто не может решиться выйти на супостата, но и так было ясно, чего. На словах все храбрецы, а перед монной Перл, деловито сновавшей то с кружками, то с подносом, и вовсе герои. А в своём углу староста загибал, да так, что заслушаешься:

— И вот взял он мою Резвушку, и разорвал своими ручищами пополам. Кровища как хлынет, его как зальёт с ног до головы! А зубы у него — во! С мою руку. Резвушка моя, красавица, — староста пустил слезу над кружкой пива. — Какие ножки, какая грива, а глазки у нее какие были, как посмотрит, как ресничками похлопает — ну душу бы отдал! А моя-то мегера говорит — чего убиваться, новую лошадь себе купишь. Да разве я найду где такую раскрасавицу, как Резвушка моя? Нет в бабе моей никакого сердца чувствительности, вот что я вам скажу.

И все присутствующие согласно закивали головами.

— Вот вы, ваша милость, ежели живы останетесь, так уж не побрезгуйте, сочините в честь моей лапушке песню! А я уж заплачу!