Рай рядом

Нет, наверно, Бочарова Л.И., как одна моя знакомица, портниха, между прочим, курит крепчайшие папиросы, в ее обиталище шастают разноголосые вздыбленные коты, она их распекает басом и тоже крепенько… Тут я: «Простите, простите!» – «А, из-за вас мой пруд вышвырнули, всякое-такое наговорили! А я слепая, а я сорок лет на швейном комбинате… Чтоб вы в том пруду утонули! (Не так, конечно, станет она мне «выкать»…) Чтоб ты в нем утонула… утопла… утопла в ем!»

Однако, Л.И., Людмиле Ильиничне, Людочке, самой оказалось лет сорок:

– Это меня с Бороздкиной спутали! Почти ослепла, а насмешница, хохотунья – прелесть! Всю жизнь работала не швеей – художницей по тканям. Потом у нас, в реставрационной мастерской… Теперь одни цветы пишет, и такие радостные, яркие, в стиле ваших дубков – вы напрасно, конечно… вон тот кувшин подойдет. О, красота! Тоже очень люблю их, спасибо!

И я, и я уже почти люблю этот ясный серо-синий взгляд, ясную улыбку Людмилы Ильиничны. Она – вдруг? – не из Домотканова ли? Только там, наверное, и остались вот такие русичи с мягкими, волшебно-умиротворяющими напевными движениями и интонациями. И все-то у них ладится и спорится… А моя сороколетняя дочь Аня развелась во второй раз, ее тонкое лицо постоянно напряжено, стянуто в одну из сотен ее гримасок, которые так умиляли когда-то Анну Аркадьевну: «Одареннейшая натура!» Прирожденный, потомственный гуманитарий, теперь заведует отделом школьных учебников в книжном магазине. Анна Аркадьевна Корсакова, друг мой удивительный, никому не ведомая чудная поэтесса, свою работу в библиотеке, по крайней мере, любила, а вот бедная Анечка… Слышу явственно ее звонкий, рвущийся к нам на второй этаж детски-серьезный голосок: «Девочки, кто играет в дочки-матери? Почитаем деткам сказки!» Каково ей теперь без своих студентов, без кафедры… но ведь на зарплату доцента не прокормишься! Нечасто звонит, нечасто приезжает: магазин, Алиса, восьмиклассница, внучка моя, видать, забирают все силы… И так ли уж нужна я им теперь? «Обида, и не в первый раз,/Негаданным кипящим оловом…/Вернее, снега жгучий пласт/ На сердце мне – то бишь, на голову…»

– … такая старая, еще инстшугская работа. Копировала моего любимого Серова, фантазировала немножко… Муж как-то зашел на выставку, рядом ведь с домом, и договорился. Сложно у нас в семье сейчас с финансами. Двое детей, муж пока не работает… И работал – зарплату по полгода не платили, знаете ведь, как у нас всё сейчас в нашем распрекрасном крайцентре… да по всей стране! Ну, в общем, сложно. А картину купили, вы зря беспокоились. Эдакая смышленая мадам явилась из кинотеатра, раз копия, говорит, продайте подешевле! Но осанка – княгиня Орлова, Ермолова! Такую писать и писать… чего я уже давным-давно не делаю – когда мне? Работаю сейчас совсем не по специальности… даже не хочется говорить, где.

Почему? Почему я нескончаемо бреду по берегу неохватного заглохшего пруда, среди буднично глохнущих стеблей-судеб, так и не расцветших никогда полно, празднично, победно? Или долженствует всем нам затаиться по-заячьи да радоваться своей удаче – не сбросило еще с лодочки, не утащило без возврата на мутное мертвое дно? Откуда, кто, какой-такой осатаневший дед Мазай веками помахивал над Россией своим веселеньким куражливым веслом – половодьем степных наездников, полчищами Наполеона, ордами нацистов-нелюдей, подмявшими полмира? И потом издевательски окрестил ее «страной дураков»? Но много ли и там, «за бугром», счастливцев, победно творящих Красоту, возвысившихся над жирненькой ряской их «забугорной» зарегулированной трясины? Где тоже, наверное, хватает и стяжаний, и стенаний…

– А я рисую цветы на этом заколдованном пруду, ощупью, без страха, с улыбкой, с прибауткой к ним подбираюсь – и они начинают распускаться! – кто-то шепчет-шутит голосом моей Анны Аркадьевны, слабенько, старчески…. Прислушиваюсь.

Ноябрь. Лиза

Старая дама впереди меня косится внимательным глазом из-под прямой седой челки, поворачивается en face, молвит утверждающе: «Вы Лизонька! Вы приходили к Анне Аркадьевне Корсаковой! Между прочим, я недавно видела вас по телевидению и подумала…» Но тут потребовалось расплачиваться за пустяковые пачечки-пакетики в наших корзинках. (Дома Ирка захнычет, но покорится, – наши вкрадчиво тяготеющие к пышности фигуры полезно когда-никогда воспитывать, особенно перед зарплатой!)

От кассы идем бок о бок. Помню-помню: учительница музыки, соседка моей любимой Корсаковой, но тогда челка-то была бронзово-золотая, волнистая, вздрагивающая в корректном молчаливом кивке… Дама, кажется, Нина Романовна, тихонько произносит:

– Вы могли бы посодействовать в публикации… Я знаю все ее стихи!