Рай рядом

И прежде всего, наверное, «Золотую осень! («Друг-осень, благоплодно ущедри/ Поля, понурых, сирых плечи/ Осыпь, блестя, посулами любви,/Шепни: «Не вечер!»/ «Не все то золото…» – бубнят дожди со зла,/ Но смело и смиренно жду тепла…») Нина Романовна будто услыхала – музыкант! И столько лет рядом с Анной Аркадьевной… Оживившись, вскинув челку, бледненькие впалые щеки, цитирует уже не знакомое мне, «Георгий-победоносец сорок пятого»:

Поэт-лауреат и не узнал
Его с копьем победным средь пожарищ,
Витийствуя – Помпей-де, Ганнибал…
Егорий он, какой там Велизарий!
Холоднокровно, с сочным матерком,
Рукой мужицкой зверю ухнул в темя,
А в пасть – братишек свежесбитый ком!
Бес притемнил икону, веру, время…

… и теперь дети и внуки погибших победивших братишек – вот, еле-еле, на кашках!

Ясно слышу манеру Анны Аркадьевны не делать различия, даже интонационно, между своей поэзий и всем прочим: прозой, жестом, смехом, слезами. (Ох и взрыдывала я пару раз в ее умиротворяющее плечо!) Просто иногда она говорила стихами – не декламировала, не декларировала, не пыталась печататься – не, не, не… Помню, объясняла смешливо:

– Почему не публикую стихи? Виной тому – ИМЯ! Мое имя! После Ахматовой…

– Ну как же, а Ахмадулина?

– Ах, ах! Ахмадулина! Фамилия – тут, видимо, другое! Соперничество и подхлест, подначка старшей – не бронзовей, не борзей, призванных не так уж и мало… А отчество «Аркадьевна» – тут просто окончательное «нет» моему стихотворчеству. Помните, Каренина написала детскую книгу – и наверняка не хуже этих шведок, Лагерлеф и Линдгрен (вот еще две фигуры в затылок!). И не опубликовала, потому что изначально у Толстого – грешна, грешна, надобно пострадать, дескать, а не подаваться в писательницы. Все это – ярмо чьего-то замысла (и в жизни, и в литературе – пересекаются очень!), актеры это знают. Бывает, отказываются играть болезнь, смерть – и правильно делают! Посему поэтесса Анна Аркадьевна, дорогая, пожалуйте под поезд, под другой какой транспорт, в пруд, в омут – и тому подобное. Или уж сидите тихонько в своей библиотеке, гражданка Корсакова! И сижу, и нахожу в этом утешительное счастье, не понятное моей мечтательнице Нине Романовне!

– Вам нравится меня ошарашивать, Анна Аркадьевна!

– Эпатировать, дитя мое! – Она смеется так, как ну никто в ее возрасте – бесхитростно, беспечно…

– Нет, правда! Выходит, и Пушкина кто-то замыслил по образцу – ну, кого… Какого-нибудь потрясающего древнегреческого поэта Александра, чьи стихи затерялись в веках?!

– Скорее, латинянина Катулла… Был такой гениальный поэт, страдавший будто бы от неверностей возлюбленной, и политика там примешивалась, травля… И было это тоже тысячелетия тому назад. Чувствовал, все чувствовал Александр Сергеевич, еще до мерзких запугиваний открытым, как теперь говорится, текстом – знаменитых этих цыганских пророчеств. А сколько яда, сколько угроз прямо в душу ему вливалось – один он знал! Помните – «Жизнь, зачем ты мне дана?/Иль зачем судьбою тайной/ Ты на казнь осуждена?» Все было предрешено «судьбою тайной» – как и у Катулла, у Христа… А мы до сих пор корим и клеймим его друзей за его последнюю мученическую зиму… Ведь не «Распни его!» Хуже: «Ах, как он смешон!» – Софи Карамзина, например, написала. Но «да сбудется по Писанию» – это ведь и о поцелуе Иуды!

– Тогда что есть добро и зло? Смысла не вижу!

– Я вижу сильную драматургию, изучение которой вас так увлекает, Лизонька. Довольно, впрочем, однообразную! При явной нелюбви, то есть, конечно, «тайной» и, значит, малопочтенной, к человечеству и его гениям. А Господу-то Богу пристало великодушие… Возможно, тут иные какие-то силы?! О них задумывался даже истовый христианин Достоевский; дескать, а вдруг кто-то экспериментирует с человечеством – как, выживут? Пушкину вот не суждено было, не пронесли «чашу сию мимо»:

Стишком о юбилейном мае
Не замарай листы, —
Заметь всесильных знаков стаю
Из выси темноты!
…И в смуглых пальцах звякнет чаша
Сквозь гул – речей? Реки?
А если в эти воды дважды?!
Покров любви сотки,
Обереги, чтоб жил и жил бы,
Спеши, не суесловь!..
Ах нет, напрасно… В каждой жилке
Стихает горько кровь.

Грубо говоря, есть два типа поэтов: долгожители-Мафусаилы, Гомерова еще традиция, и вот, агнцы на заклание. Зато какая посмертная общественная турбулентность – версии, вердикты, поиски виновных из ближнего, из дальнего окружения, самые ничтожные персонажи трактуются и так, и эдак…