Рай социопата. Сборник рассказов

– Да чем лучше живется в Европе?! – стукнул кулаком по столу Шульцев. – Это все вранье!

– Уровень жизни легко сравнить по пенсионерам: посмотрите на наших и на немецких, к примеру. А что скажете об эмиграции? Почему из нашей страны, где все так хорошо, ежегодно уезжают сотни тысяч человек, в том числе высококвалифицированных врачей и ученых? В то же время, много ли вы знаете граждан Германии, спешащих сбежать из своей страны и поселиться в России? Я вот ни об одном таком не слышал.

– А сколько назад возвращаются, – не считали? Да там у них тоже не сахар. Вы же были в Германии, сами знаете, какие у них там налоги, цены и политика по беженцам. Да еще и неспокойная обстановка, и пидоры по улицам в стрингах бродят. Одним словом – содомиты! Впрочем, мы ушли от темы. Я о чем хотел сказать, – о том, что многие мыслящие адекватные люди рады были бы поддержать перемены, реформы и все прочее, но не видят они среди оппозиционно настроенных граждан лиц, способных к рациональному мышлению и управлению. Вот смотришь на вашу братию, которая на митинги ходит, пытаешься там здравое лицо увидеть, а все равно все какие-то не такие: чушь несут и околесицу, лица какие-то странные у всех – асимметричные что ли, словно кривые какие-то, как будто из мультфильма.

Ольшанский захохотал.

– Ну не верят вам люди, – перекрикивал его смех Шульцев, – чувствуется блажь в словах. А еще – вы безбожники! Скорее, в этом все дело!

– Что же по-вашему – бог? – заинтересовался Варфоломей.

– Бог – есть добро.

– Простите, о каком именно боге из нескольких тысяч придуманных идет речь?

– Бог один! И он не придуман! Прекратите богохульствовать!

– Как сказал один мой коллега по цеху, – улыбнулся Ольшанский, потирая руки, – «богохульства не существует, просто есть сомневающиеся в своей вере, которые всегда найдут повод оскорбиться».

– Без веры мы, как народ, давно бы пропали, я вам скажу, – строго ответил Шульцев, – утонули бы в грехе, войнах, насилии и содомии…

– А разве не именно так, как вы описали, люди живут на этой планете уже миллионы лет? За это время ни одна из тысяч придуманных религий не помешала человечеству практиковать рабство, педофилию, вести братоубийственные войны, сжигать людей заживо, забивать камнями, а некоторые конфессии потакали этому, и даже порой являлись инициаторами.

– Это все были неправильные религии. Наша вера не такая.

– Мой друг, если вы пообщаетесь с представителями других религиозных конфессий, то будете неприятно удивлены, что каждый из них имеет аналогичное представление о своей вере, а неправильной считает вашу. Боги придумывались на протяжении веков как под копирку: у них у всех человеческий облик, они жутко капризные, мстительные и не последовательные. Вы вот наверняка Библию не читали: а вам известно, сколько там жестокости?

– Так, давайте не будем об этом. Тема тупиковая, – нахмурился Шульцев.

Собеседники пригубили коньяк и после непродолжительной паузы Ольшанский ответил:

– Хорошо быть интеллигентными людьми, не правда ли? Вот как вы считаете, Герман Владимирович, чем бы закончился наш спор о религии, будь мы кем-то вроде тех, что кричат сейчас за окном? Полагаю, ничем хорошим: вы бы всадили мне ножик меж ребер, я полагаю.

Тем временем за окном настойчивый голос через громкоговоритель требовал от протестующих разойтись. Митингующих оттесняли с улицы. Некоторые из манифестантов бросали в полицейских бутылки и камни, после чего сквозь толпу к ним пробивалась группа омоновцев и растаскивала по автобусам. Видя это, многие спешно покидали улицу, – толпа заметно редела.

Внезапный звон стекла заставил Германа Владимировича и Варфоломея Яковлевича подскочить в креслах. Кто-то из бунтовщиков перед задержанием успел запустить в воздух бутылку, которая влетела прямиком в окно Ольшанского. Герман приподнялся и неуверенно сделал несколько шагов в сторону окна, вытянув шею, словно гусь, готовящийся к атаке.

– Лучше не подходите сейчас к окнам, – с абсолютным спокойствием посоветовал хозяин квартиры своему гостю.

В это время в дверь гостиной раздался стук. Ольшанский не успел ничего сказать, – в ту же секунду, не дожидаясь ответа и распахнув дверь, в комнату влетела домработница Любаша.

– Якыч, ты как тут? Шо случилось? – заохала она.

Домработница называла Варфоломея по отчеству, но сокращенно – Якыч. Он был не против. Ему даже нравилось такое обращение. Любаше было уже за пятьдесят. Баба она была простая, деревенская, роста невысокого, с лицом морщинистым, худая – но бойкая. В Москве Любаша проживала давно, но казацкий говор и панибратская манера общения так и остались при ней.

Ольшанский успокоил домработницу, указав на то, что хулиганы повредили наружное стекло. В оконной раме оставалось второе, внутреннее, а потому снегом комнату за ночь бы не замело, если, конечно, не прилетит вторая бутылка или кирпич. Однако полиция уже заканчивала свое дело, и демонстранты практически ушли с улицы, переместившись дальше в центр.

– Я, это, убрала там все, на ужин рулетиков напекла, – отрапортовала Любаша и осмотрела гостиную.