Райские птички

Торт являл собой сцену вчерашней свадьбы. Шоколадные фигурки, выполненные в мельчайших подробностях, теснились вокруг пары из белоснежного фарфора, покрытого золотом и глазурью. Над женихом и невестой сияла мармеладно–желатиновая радуга, обсыпанная сверкающей сахарной пудрой. Композиция покоилась на пышных коржах, сформированных в виде скал. По ним взбирались кремовые побеги винограда и плетистых роз. Все это великолепие тонуло в сливочной пене океана, в которой поблёскивали крохотные марципановые кораблики.

Фреттхен ловко выдернул из торта фарфоровые фигурки и вручил игрушечную невесту Роберту, а жениха — Вилине.

— Пусть они станут вашей семейной реликвией и принесут вам удачу! Я покрыл их настоящим золотом.

— Вы? Сами?

— О, да! — Хорёк важно поднял рыжие брови. — Я сам изготовил и торт, и фигурки.

— Столько мастерства! Это настоящее искусство! — не скупилась на комплименты Вилина, разглядывая миниатюрные шоколадные лица, пористые утёсы из теста, лепестки роз и завитки волн.

Роберт посмотрел на торт и почувствовал во рту не сладость, а странную горечь и металлический привкус.

Чёртова радуга! На секунду ноги свело судорогой, как в тот момент, как они с Вилиной оказались под этой сияющей чертовщиной.

Воспоминания замелькали осколками калейдоскопа, складываясь в картинки, от которых заныла голова, заложило уши и пересохло во рту.

Сборы в детском корпусе. Сальные шуточки и напутствия приятелей. Они кололи молчаливого Роберта, как колют быка пики тореадора.

Встреча с бледной от нервного напряжения Вилиной в кабинете у Фреттхена. Бокалы с шампанским и «таблетки счастья». Две янтарных капли в прозрачных, мягких оболочках.

Шумная толпа несёт Вилину с Робертом к центральной площади. Музыкальная какофония стихает и под нежную мелодию, сладкую, будто кремовая лоза на торте, они вступают под радугу. Тело корчится в судороге, сознание проваливается в оранжевый туман. Кажется, будто открывается будущее — он видит Вилину в разном возрасте, но неизменно прекрасной. Меняются декорации, взрослеют их дети.

Костры на берегу, горящий хворост стреляет искрами в небо. От огненных вспышек болят глаза. А может, это вспышки салюта? Губы Вилины близко–близко. Их вкус. Ноги вязнут в песке. Пляж тянется бесконечно. Дверь, прихожая, лестница на второй этаж — в спальню.

Ступенька за ступенькой — никак не кончается. Он мнёт маленькую грудь жены, мнет как глину. Жадно впивается губами. Она кричит от желания. А он уже не кричит, он рычит по–звериному. И в конце — светлые глаза с огромными зрачками. И шок — это не желание, она кричит от боли. Он сделал ей больно.

Он, который славился своим добродушием на всю Эколу и ни разу в жизни никого не обидел, заставил кричать от боли хрупкую Вилину. Её губы искусаны в кровь, а глаза — мокрые от слёз.

Но страшнее всего то, что она улыбается. Сквозь слёзы, сквозь кровь. Быть может, это улыбка презрения? Должно быть, она его теперь ненавидит.

— А ты что скажешь, дружок? Как тебе подарок?

Приторный голос Фреттхена вернул к действительности. Оранжевый туман обратился в апельсиновый сок, на который Роберт смотрел, ничего не видя, сжимая в кулаке фарфоровую фигурку невесты.

Сухой хруст, резкая боль. Он раскрыл ладонь — тонкий фарфор раскололся на две части.

— Боже, что я наделал! Простите! Простите меня, Марк. Прости, Вилина. Я не хотел, я задумался и слишком сильно… что же теперь будет?!

— Успокойся, дружок, не надо так нервничать, ничего не будет. Мы её склеим, и она станет как новая!

Фреттхен говорил убежденно, но лицо его выдавало беспокойство. Рыжие ресницы захлопали часто–часто, и Хорёк засеменил к окну. Кинул пристальный взгляд на градусник и сверил его показания с экраном айфона.

— Ну что ты, не расстраивайся так, — тихо шепнула Вилина.

Её ладонь — легкая и прохладная. Прикоснулась к щеке и принесла облегчение. Нет, жена не испытывает к нему ненависти. Он всё нафантазировал. Тех, кого ненавидят, не гладят по лицу и не утешают.

— Но это, наверное, плохая примета. В первый день сломать фигурку невесты. Это же семейная реликвия — символ счастья, — растерянно бормотал он.

— Мы сами создаем свои реликвии, — уверенно перебил его Хорёк, — давай сюда, я всё поправлю. Тебе ни о чём не надо беспокоиться.

Разломанная фигурка перекочевала в карман психолога, а он сам уселся за круглый стол и обратился к хозяйке:

— Ну-с, госпожа Хатчинсон, не угостите ли гостя чайком.

— Да, конечно, — захлопотала она, — вы какой будете?

— А какой есть?

— Не знаю, — смущённо улыбнулась Вилина, — сейчас посмотрю.

— Ах, да, вы же первый день в доме. Ещё не освоились. Как он вам, кстати? Нравится?

— О, да! Очень! Спасибо большое. Есть зелёный, чёрный, ромашковый, со смородиной и ванилью.

— Ромашку хорошо бы — она успокаивает. А тебе, Роберт, нравится дом? — Хорёк пытливо заглянул в глаза бледного хозяина.

— Да. Дом большой, — запинаясь и, как будто пересказывая содержание учебника, забубнил тот. — В детском городке был только душ, а тут — ванная.

— А спальня, спальня понравилась? — продолжал допрос психолог.

— Да, — с видимым усилием выдавил Роберт и густо покраснел.