Райские птички

То же самое и с литературой. В школьной библиотеке Эколы хранилось много книг: древняя Греция, Рим, Возрождение, романтизм, рыцарский эпос, духовные поиски, труды Елены Рерих и Друнвало Мельхиседека, «Две жизни» Коры Антаровой, кое–что из философии «нью–эйдж», несколько томов «Крайона», «Другая сторона» Сильвии Браун, какие–то ченнелинги… Джереми читал всё подряд, но хотелось чего–то другого… он и сам не знал — чего именно. Такого, что ответит на все вопросы и, как зеркало, покажет ему его самого себя со всеми радостями, проблемами, неуемным стремлением жить. Ничего этого он не находил в книгах и глотал их — будто пил солёную воду, не напиваясь.

Не утоляла его жажды и музыка. Слишком примитивная и приторная — в ней мало настоящего. Такого, от чего замирает душа, и за спиной — разом — отрастают крылья. Лишь иногда — посреди безвкусной попсы — мелькнут отдельные созвучия, прекрасные и редкие, будто зимние цветы. Джереми хранил их бережно в памяти и, оставаясь в тишине и одиночестве — в час дневной сиесты или после захода солнца, играл этими звуками, точно разноцветными камешками. Нанизывал на голоса чаек и альбатросов, рокот океана и жаркий, словно тающий в солнечном мареве стрёкот саранчи. Получались длинные, сверкающие ожерелья — мелодии.

Лепить из глины, наверное, проще, чем из звуков. Глина осязаема и послушна рукам. Но у любой, даже очень талантливо сделанной скульптурки — три измерения. У музыки их — бесконечно много.

Хлопнула дверь — и Джереми очнулся. Он только сейчас понял, что спал. В классную комнату впорхнула Триоль. Маленькая китаянка, бывшая балерина. Её настоящее имя было Мэйли Лэй, но ученики в первый же день заменили его вполне подходящим предмету прозвищем.

Триоль остановилась у доски, распахнув руки, точно для полета. Пятки вместе, носки туфель смотрят в разные стороны. Джереми она нравилась. Он неё буквально пахло музыкой: пыльными внутренностями старого рояля, пластиком и металлом — синтезатора, деревом скрипки, канифолью и шершавой нотной бумагой. Сильная, полная жизни, она ворвалась в гипнотическое царство математики, как солнечный луч в затхлую темноту чулана.

— Ребята, — пропела учительница тёплым грудным контральто, — у меня для вас хорошая новость. Наша вчерашняя медитация дала чудесные плоды! На Ближнем Востоке установлено перемирие!

Ученики радостно забарабанили ладонями по партам, захлопали в ладоши и засмеялись.

«Интересно, — подумал Джереми, — почему не Хорёк сообщил?» Обычно именно Фреттхен рассказывал о результатах медитаций. «Совсем его загонял старикашка профессор…»

Триоль улыбнулась, полуобернувшись к господину Виллю, словно приглашая его разделить торжество.

— Молодцы, ребята! Вы, милые, — соль земли, знаете? Это дар, мои дорогие, то, что вы делаете, волшебный дар — всему человечеству!

Математик ответил ей рассеянной улыбкой.

«А для чего земле соль? — размышлял Джереми. — На просоленной почве не вырастишь ни хлеба, ни цветов. Вот, океан — другое дело. Почему она не сказала: вы — соль океана? Должно быть потому, что соли в океане много, а нас — мало. Но как всё–таки хорошо, что мы вот так, вместе, помогаем людям. Занимаясь искусством, наращиваем творческие силы. И что бы, и где ни стряслось — мы можем вмешаться и всё исправить… — он ощутил прилив гордости. — Правы взрослые, что Экола — пусть, и маленькая, но самая важная точка мира…»

Бумажный шарик щёлкнул его по носу. Джереми развернул записку.

«Я тоже хочу стать рыбачкой, — катились по листу наискосок мелкие бусинки–буквы. — Возьми меня в море!»

Он узнал почерк. Так убористо и кругло писала только одна девчонка в классе — Софи. Скосил глаза — вот она, за три парты от него, пригнула голову, будто и ни при чём. Маленькая, хрупкая, будто ребёнок. Тонкие кисти, мелкие черты лица и пышная грива пепельных кудряшек — за них Софи прозвали Болонкой. Да и правда, было в её круглых и влажных глазах что–то собачье. По крайней мере, когда она преданно смотрела на Джереми.

Он вздохнул и отвернулся. Можно ответить так: «В полшестого на рыбацком пляже». Они поплывут по акварельному заливу, далеко, до границы бледно–зелёного и темно–синего. Распустят сети и до темноты, медленно дрейфуя мимо золотых скал, будут болтать о всякой всячине. А потом… потом они станут часто рыбачить вместе. Подружатся. Подойдут друг другу, «как перчатка к руке». А когда настанет время, вместе пройдут под радугой…

Вот, что значит, взять девчонку с собой на рыбалку.

Триоль упорхнула, разносить дальше свою чудесную новость. Господин Вилль попытался продолжить урок, но класс окончательно охладел к математике. По комнате перекатывался шёпот и сдавленный смех, а на учительский стол спикировало сразу два бумажных самолетика.

«Нет. Не хочу под радугу — с ней. Ерунда, примешь таблетку и захочешь. Нет, не хочу. Не хочу!»

Джереми не стал писать ответ Болонке.

После занятий, когда школьники гурьбой ринулись в столовую, Боб подошел сзади и приобнял по–свойски за плечи:

— Дже! Пойдешь с нами?

— Куда это?