Райские птички

Общаться с работниками приходилось нечасто — они настолько тихо и аккуратно занимались своими делами, что воспринимались так же, как извечный музыкальный фон. Вроде, есть, но не всегда замечаешь. Однако все, с кем довелось перекинуться парой слов, говорили, хоть и с акцентом, но грамотно. Может, эта женщина в платке — новенькая? Должно быть, работники не живут в Эколе постоянно, а сменяют друг друга. Одни возвращаются домой, к семьям, другие — приезжают на их место.

Друзья нашли дверь с цифрой пять и Хайли надавил кнопку звонка.

Дверь распахнулась — на пороге возник рослый мужчина, с худым, небритым лицом и забинтованной головой. Одет он был не в привычный синий халат, а в шорты и майку. При виде гостей работник неуверенно улыбнулся и отступил вглубь комнаты, словно приглашая их за собой.

Ребята вошли, один за другим, с любопытством озираясь. Стол со стульями, шкаф — все из крапчато–серого пластика. Диван у стены и маленький холодильник в углу — а на нём микроволновка. Простая комната, но уютная, чистая. «Функциональная», — как выразился бы Хорёк. Они сложили подарки на стол.

Рамон — а это был, без сомнения, он — взял в руки банку кофе, повертел, понюхал…

— Грацио, ниниос, — сказал робко улыбаясь.

— Что? — опешил Джереми.

— Он поблагодарил нас, — объяснил Хайли.

— А ты откуда знаешь?

Хайли пожал плечами. Вид у него был озадаченный.

— Он что, по–нашему ни бум–бум? — спросил Боб, а Хайли перевёл:

— Но хаблес ен инглес?

— Нон, — ответил Рамон виновато.

Улыбка получилась кривоватой, и двигался он немного кособоко. Вероятно, последствие травмы.

— Что это за язык? — спросил Джереми. — Где ты его выучил?

— Не знаю, — признался Хайли. — Просто он говорит, а я понимаю. И могу сказать так, чтобы он понял, — он поскреб голову, нервно и сильно, утопив пятерню в густых кудряшках. — Чёрт возьми, парни, в жизни не учил иностранных языков.

Рамон бочком опустился на диван — очевидно, ему было трудно стоять — оперся о подушку и, кивком указав гостям на стулья, заговорил. Его речь, напевная и странно–красивая, лилась ручьем, а Хайли слушал, озабоченно сдвинув брови, и переводил.

— Он немного понимает по–английски, но сам говорить не может. Особенно после падения с крыши.

— А, — догадался Боб, — память отшибло!

— Ну, типа. Он больше со своими земляками работал, потому и не выучил язык. Он сожалеет и просит его извинить.

— А давно он здесь? — поинтересовался Джереми.

— Где, в стране? Чуть больше трёх лет. Своими руками строил Эколу. Раньше, два с половиной года назад, на этом самом месте начиналась степь… А они, строители, в смысле, в бараках жили. Вода — привозная. Кондиционеров в бараках нет. Земля, как раскалённая печь. Ничего на ней не росло, одни колючки. Сейчас Экола — рай. Настоящий рай, цветущий сад. И такие приятные молодые люди, то есть, мы…

— Да погоди, не тараторь, — поморщился Джереми. — О чем ты? Какие два с половиной года? Экола уж никак не меньше тридцати лет стоит, а то и больше. Может, тридцать два с половиной?

— Хайли не знает цифр на своем тарабарском, ага, — ухмыльнулся Боб.

— Нет, он говорит два.

Обратно в «детский городок» друзья возвращались налегке, в глубокой задумчивости. Вернее, Джереми и Хайли задумчиво молчали, а Боб косолапо пританцовывал и беззаботно подпевал репродукторам.

— То ли замок,

То ли город на холме,

Степной мираж…

— А что он ещё сказал? — нарушил молчание Джереми.

— Он сказал, что это его любимый сорт кофе.

Глава 8

Вилина лежала на спине, уставившись в тёмный потолок, и под ровное сопение мужа перебирала в уме недавние события.

Напутствия Хорька, сладкое шампанское и янтарная капсула, взрыв красок и эмоций. Оживленные лица, белый пух в волосах, на ресницах, на платье. Казалось, ещё немного, и она сама обернется огромной чайкой, и, кувыркаясь в воздухе, в чистейшей, праздничной синеве, захлебнётся от восторга и эйфории.

Но вот они с Робертом — рука об руку — подходят к радуге, и тело теряет легкость. Его резко и хлестко сводит в дугу. Когда Вилина уже близка к тому, чтобы закричать от боли, пытка неожиданно кончается.

Все её существо словно раздваивается. Голова невесомая, точно изнутри заполнена горячим паром. Улыбка — пушинкой — пристала к губам, а сердце наливается непонятной тревогой. Сможет ли она стать хорошей женой? «Ты должна, обязана стать идеальной женой Роберту» — стучит в ушах так, словно она учила эту фразу наизусть. «Должна, должна, должна», — отзывается эхом в пустой голове. Должна стать матерью его детей. Преданной подругой и великолепной любовницей.

Наверное, она старалась. Наверное, ему было хорошо. Как жаль, что в памяти не осталось воспоминаний о той, первой ночи. Лишь синяки по всему телу и запёкшаяся кровь на губе.

Что это — радуга или таблетки? Что одурманило её до потери себя? Она была, словно хмельная, не ведала, что творит и что творят над ней. Вилина вздохнула и покосилась на мужа.

Счастливчик — спит безмятежно, как ребёнок, поджав колени к животу и заткнув огромные кулаки под подушку. Устал — слишком много впечатлений. Упал, как подкошенный, и заснул. Даже не притронулся к молодой жене.