Райский сад

На этом Дэвид прервал работу в то утро. Он знал, что сегодня у него не все получилось. Он не смог передать, каким огромным показался ему скелет слона, когда они наткнулись на него в лесу, и не написал, что под скелетом жуки прорыли ходы и как эти ходы, похожие на галереи или катакомбы, открылись им в том месте, где слон сдвинул череп с места. Он не сумел передать, какими длинными были побелевшие кости слона, и как передвигался слон на месте убийства своего друга, и как сам Дэвид, шагая по его следам, представлял, как он здесь ходил, и видел все его глазами. Большая слоновья тропа была очень широкой, и это тоже ему не удалось передать, так же как и гладкость будто отполированных стволов деревьев и сложное переплетение троп и тропинок, напоминающее карту парижского метро. Ему не удалось передать мягкий рассеянный свет в тех местах, где верхушки деревьев смыкались в сплошную завесу, а также множество других деталей, которые следовало передать не так, как он их помнил, а так, как все это было на самом деле. Расстояния в данном случае не имели значения; даже если они изменились в его сознании, можно было их передать так, как он это запомнил. Но вот перемену в его отношении к Джуме, к отцу и к слону он должен был передать во всей ее сложности, и здесь его силы истощились. Усталость немного приблизила его к пониманию. Понимание явилось началом, он понял это, когда начал писать. Но то, как на него обрушился весь ужас понимания, нельзя описать, прибегнув к обычному литературному штампу, это нужно передать именно так, как было тогда, припомнив все до мельчайших подробностей. Завтра он соберется с мыслями и продолжит.

Он убрал тетради с рукописью в портфель, запер его и вышел на улицу, туда, где читала Марита.

– Не хочешь позавтракать? – спросила она.

– Я бы лучше выпил.

– Тогда пойдем в бар. Там прохладнее.

Они зашли в бар, уселись на высокие табуреты, и Дэвид налил себе виски, разбавив его холодным перье.

– Что Кэтрин?

– Она уехала – счастливая и веселая.

– А какая сегодня ты?

– Счастливая, робкая и неразговорчивая.

– А можно мне поцеловать такую робкую?

Они обнялись, и он вдруг почувствовал, как к нему возвращается ощущение цельности его внутреннего «я». До этой минуты он даже не сознавал, до какой степени он утратил это ощущение. Все последнее время он был словно разбит на части, но почти не сознавал этого, оттого что много работал, а во время работы всегда подключалась та часть его личности, которую ничто не могло даже поколебать, не то что разбить на части. Он всегда это знал и в этом знании черпал силы в то время, когда остальная часть его души была разбита вдребезги.

Пока официант накрывал на стол, они сидели в баре, но даже здесь уже чувствовалось холодноватое дыхание осени, и потом, когда они сидели за столиком под сосной, морской бриз непрестанно напоминал им, что лето прошло.

– Этот холодный воздух принесло сюда из Курдистана, – сказал Дэвид. – Вслед за ним доберутся экваториальные штормы.

– Но это будет еще не сегодня, – сказала девушка. – Сегодня мы можем не волноваться об этом.

– С того момента, как мы познакомились в кафе в Каннах, здесь постоянно был полный штиль.

– Ты помнишь такие давние события?

– Мне кажется, будто это случилось еще до войны.

– У меня такое чувство, что за последние три дня я сама пережила войну, – сказала девушка. – И очнулась только сегодня утром.

– Я не вспоминаю о войне, – сказал Дэвид.

– Я наконец прочитала книгу, – сказала Марита, – но так и не смогла понять, каким ты был, во что ты верил.

Он подлил вина себе и ей.

– Я и сам понял это только потом, – сказал он. – Потому и не стал об этом писать. В то время я жил чувствами и думал только о том, как выполнить конкретное боевое задание. Это не лучшая моя книга. В ней много чувств и мало мыслей.

– Книга очень хорошая. Эпизоды с полетами просто изумительны, точно так же как и твое отношение к самолетам и к разным людям.

– Все, что касается чувств посторонних людей или тактических и технических деталей, у меня получается неплохо. Не подумай, что я хвастаюсь. Но как же трудно говорить о своих собственных чувствах! О себе лучше вообще не писать, потому что потом все равно будет стыдно.

– Но ведь позже ты сумел разобраться в себе.

– Да, иногда это удается.

– А можно мне прочитать твои записки о вашем свадебном путешествии?

Дэвид снова наполнил бокалы вином.

– Что она тебе об этом рассказывала?

– Если верить ее словам, она рассказала все. Ты знаешь, она оказалась очень хорошей рассказчицей.

– Я бы предпочел, чтобы ты этого не читала, – сказал Дэвид. – Это лишь приведет к новым неприятностям. Когда я начинал писать, я еще не знал, что встречу тебя. Конечно, я не могу запретить ей рассказывать тебе о нас, но мне бы все же не хотелось, чтобы ты это прочитала.

– Ты запрещаешь мне читать?

– Я бы не хотел этого. Но я не собираюсь отдавать тебе приказания.

– Тогда мне придется кое-что рассказать тебе.

– Она сама дала тебе прочитать?

– Да. Сказала, что мне это будет полезно.

– Черт бы ее побрал.

– Она сделала это не со зла. Ты как раз уехал тогда, и она ужасно переживала.