Райский сад

Постараюсь быть краткой. Я вернусь, и мы все уладим наилучшим образом. На этот счет не беспокойся. Я телеграфирую тебе и напишу и вообще сделаю все, чтобы издать твою книгу, поэтому, если ты когда-нибудь ее допишешь, я постараюсь все устроить. Остальную твою работу мне пришлось сжечь. Хуже всего то, что я чувствовала себя правой, но об этом, я думаю, тебе не стоит говорить. Я не прошу у тебя прощения, но, пожалуйста, будь счастлив, и удачи тебе, а я постараюсь устроить все, как можно лучше.

Наследница не сделала ничего плохого ни мне, ни тебе, и я не держу на нее зла.

Я заканчиваю письмо не так, как мне хотелось бы, потому что эти слова прозвучали бы нелепо из моих уст и ты все равно не поверил бы, но я все же скажу их, потому что всегда вела себя грубо, бесцеремонно, а в последнее время, как мы оба знаем, и вовсе нелепо. Я люблю тебя, Дэвид, и буду любить всегда, и еще извини. Какое бесполезное слово.

Кэтрин.

Дочитав до конца, он перечитал письмо еще раз.

Он никогда не получал писем от Кэтрин, потому что с того момента, как они познакомились в баре отеля «Крийон» в Париже, и до того момента, как поженились в американской церкви на Хош-авеню, они виделись каждый день, и сейчас, перечитывая это первое ее письмо в третий раз, он обнаружил, что она по-прежнему способна его взволновать.

Он убрал письмо в карман и съел еще одну маленькую толстенькую рыбешку в ароматной заливке из белого вина и допил холодное пиво. Потом сходил за хлебом на кухню, чтобы собрать остатки соуса из банки, и прихватил еще одну бутылку пива. «Я попытаюсь сегодня поработать, – подумал он, – хотя ясно, что ничего не получится. Слишком много эмоций, слишком много душевных ран, слишком много всего, да еще измена, которая кажется самым правильным и простым решением и которая все равно остается изменой, и все это тяжело и жестоко, и от письма Кэтрин на сердце легла еще большая тяжесть».

«Отлично, Борн, – подумал он, открывая вторую бутылку, – не трать попусту время, размышляя о том, как плохи твои дела. Ты уже все понял. У тебя есть три варианта. Первый: попытаться вспомнить рассказы и написать их заново. Второй: написать новый рассказ. И третий: продолжить эту треклятую повесть. Соберись с мыслями и сделай выбор. Ты всегда рисковал, когда ставкой в игре была твоя жизнь. «Всякий умеющий говорить тебя предаст, – сказал тебе однажды отец. – Ни в ком нельзя быть уверенным». «Кроме тебя», – сказал ему Дэвид. «Нет, Дэвид, и во мне тоже. А вот на себя можешь как-нибудь и поставить, маленький паршивец с сердцем из стали». Он, очевидно, хотел сказать, что у него вовсе нет сердца, но в последний момент сжалился, и его лживый рот облек эту горькую мысль в более мягкую форму. А может, он и вправду хотел сказать только то, что сказал? Да и стоит ли думать об этом, накачавшись «Туборгом»?

Итак, сделай выбор и напиши новый рассказ, и пусть он станет лучшим твоим рассказом. И помни: Марите было так же больно, как и тебе. Или даже больнее. Итак, рискни. Ей не меньше твоего жаль того, что вы потеряли».

Глава двадцать девятая

Он оторвался от работы, когда утро осталось далеко позади. Сев за стол, он написал первое предложение, потом исправил его и больше не смог написать ни строчки. Он зачеркнул написанное и начал новое предложение, и снова – чистый лист. Он был не в состоянии написать следующее предложение, хотя оно уже сложилось в его голове. Он снова написал простое повествовательное предложение, но перенести на бумагу следующее так и не смог. За два часа он не продвинулся ни на йоту. Из-под пера выходили только вступительные фразы, и каждая новая была короче и хуже предыдущей. Дэвид бился целых четыре часа, пока не понял, что его настойчивость бессильна перед тем, что случилось. Он готов был признать это, но не принять. Дэвид закрыл исчерканную тетрадь и пошел искать Мариту.

Он нашел ее на солнечной стороне террасы. Марита читала книгу; посмотрев в лицо Дэвиду, она спросила:

– Не получается?

– Не то слово.

– Так плохо?

– Хуже некуда.

– Давай выпьем, – предложила она.

– Давай.

Они вошли в бар, и день тихо вошел вместе с ними. Он был таким же ясным, как вчера, а может быть, еще лучше, потому что лето уходило и теперь каждый теплый день был нежданным подарком. Нельзя упускать такой день, думал Дэвид. В такой день все должно быть хорошо, и мы должны попытаться спасти его. Если сможем. Он приготовил сухой, обжигающе ледяной мартини, разлил по бокалам, и они сделали по глотку.

– Ты молодец, что попытался работать, – сказала Марита. – Но сегодня мы больше не будем говорить о твоей работе, хорошо?

– Хорошо.

Он взял еще один бокал, бутылку джина «Gordon’s», «Noilly Prat»[61] и шейкер, слил воду из ведерка со льдом и отмерил в третьем бокале порцию для себя и для Мариты.

– Отличный денек, – сказал он. – Что будем делать?

– Я предлагаю купаться, – сказала Марита. – Нельзя, чтобы такой день пропал даром.

– Хорошо, – сказал Дэвид. – Тогда я скажу мадам, что сегодня мы будем обедать позже.