Райский сад первой любви

Сыци и Итин начали каждую неделю носить сочинения Ли Гохуа, но через несколько недель он со смехом сказал, что беседа вчетвером превращается в пустую болтовню, сложно обсуждать что-то всерьез, лучше, чтобы в один день к нему приходила Сыци, в другой день Итин, у них пока каникулы, а занятия на подготовительных курсах еще не начались. Ивэнь, стоявшая рядом, равнодушно слушала. Негоже одному соседу бороться с другим. В итоге она видела девочек в два раза меньше. А ведь они, ее милые маленькие женщины, кормят израненную Ивэнь духовной пищей.

Вот что Сыци написала о честности: «Одно из немногих моих достоинств – это честность, возможность наслаждаться собственной честностью – это еще и возможность насладиться тем, что приносит мне честность: невыразимой близостью и удовлетворенностью жизнью. Истинное значение честности таково: если вы признаетесь своей матери, то сможете гордиться тем, что разбили вазу». Итин написала так: «Честность – откровенное любовное письмо, спрятанное под подушкой, но так, чтобы нечаянно оставить торчащий уголок конверта, словно бы подстрекая вытащить его и тайком прочесть». Как Ли Гохуа и ожидал, у Фан Сыци зашкаливало чувство собственного достоинства. Его красная перьевая ручка от радости забыла, что нужно бы двигаться, застыла над сочинением и оставила на нем большую алую кляксу. У Лю Итин тоже получился хороший текст. Сочинения, которые они писали каждая сама по себе, словно бы рассказывали об одном и том же разными словами. Но это неважно.

И вот настал тот самый день. Фан Сыци показалось, что учитель объясняет материал с особенно веселым выражением лица, тема разговора переместилась с сочинения на рестораны, а его рука естественным образом вслед за темой переместилась и легла поверх ее ладошки. Она тут же зарделась, попыталась сдержать румянец, но покраснела еще сильнее. Синяя ручка затрепетала и упала под стол. Сыци тут же присела на корточки, чтобы поднять ее, а когда поднялась, то увидела в желтом свете кабинета маслянистую улыбку учителя. Она смотрела, как он потирает руки золотистым движением, и перепугалась, поскольку могла вообразить, как выглядит, когда на нее падает свет, похожий на светлячков. Она никогда не видела в учителе мужчину. Никогда не знала, что учитель видит в ней женщину. Учитель заговорил: «Возьми ту книгу, о которой я только что рассказывал». Сыци впервые обратила внимание, что голос учителя стал таким же осязаемым и отчетливым, как движения кисти в стиле кайшу[37], и чиркал по ее телу, рисуя откидные вправо.

Она протянула руку к книге, встав на цыпочки, а Ли Гохуа тут же поднялся, подошел к ней со спины, и она попала в оцепление из его тела, его рук и книжного стеллажа. Его руки соскользнули с высоты книжной полки и сбили ее руку, оцепеневшую на корешке книги, скользнули вокруг талии и внезапно сжались. Не осталось ни малейшей щелочки, чтобы вырваться из оков его тела; затылком Сыци ощущала его нос, влажный, как воздух на улице, а еще она чувствовала биение сердца в паху учителя. Он как ни в чем не бывало сказал: «Слышал от Итин, что я тебе очень нравлюсь». Поскольку он был слишком близко, то слова Итин приобрели совершенно иной смысл. Маленькая девочка, которой разорвать одежду больнее, чем разорвать ее саму. А ляжки стройные, как побеги бамбука, попка как ледяной цветок, самые простенькие трусики, не напоказ, и на резинке прямо под пупком сидит крошечная бабочка. Все это белое, как бумага, ждет его каракуль. Сыци одними губами шептала: «Нет, нет, нет, нет». Они с Итин подавали беззвучно сигнал тревоги. Но учитель-то читал по губам: «Минет, минет, минет». Он резко развернул ее, поднял ее лицо и сказал: «Если нет, то можно в рот». На его лице застыла обида, как у продавца, который обессилел торговаться и в итоге согласился на самую низкую цену. Сыци пискнула: «Не надо, я не умею». Он вынул свое хозяйство, перед ее овечьими глазами мелькнула покрытая вздувшимися венами огромная штуковина, которая ужасающе увеличивалась. И засадил. Теплый алый ротик, как покои новобрачных. Зубки, как шуршащая от каждого шороха занавеска из бусин. Ее затошнило, горло сжалось, и он выдохнул протяжно: «Господь Всемогущий». Впоследствии Лю Итин прочла в дневнике подруги: «Господь Всемогущий. Такое несвойственное восклицание, словно бы топорный перевод с английского. Так же топорно он вывернул и меня».