Райский сад первой любви

Но через две недели Сыци снова спустилась к нему. Она увидела, что на письменном столе не лежит ее прошлое сочинение, как нет красной и синей ручек. И ее сердце было таким же пустым, как поверхность стола. Он принимал душ, а Сыци примостилась на диване и слушала, как он моется. Звук напоминал сломанный телевизор. А потом он переломил ее пополам и закинул себе на плечо. Он расстегивал одну за другой пуговицы на ее пиджаке, словно бы задувал свечи на именинном торте. Он хотел загадать желание, но желаний не было, а она уже целиком потухла. Учитель Ли пинком отправил школьный пиджак и юбку под кровать. Она посмотрела на одежду с таким выражением, будто пнули ее саму. Щетина грубо, до красноты, царапала ее кожу, а он приговаривал: «Я лев, я должен метить свою территорию». Сыци захотелось непременно записать его слова, так вульгарно они прозвучали. Дело не в том, что ей нравилось писать, просто если не думать о чем-то другом, то слишком уж больно.

Она на автомате начала мысленно придумывать аллегории. Глаза понемногу привыкли к зашторенной спальне, через щелочки между занавесками пробивались тонкие струйки света. Через плечо учителя она смотрела, словно из маленькой лодки на волнах, как потолок покачивается. В тот момент возникло ощущение, будто она износила свое детское платье. Желание заглянуть ему в глаза сродни попытке встать на стыке двух вагонов движущегося поезда – невозможно, как невозможно красочно описать перистальтику кишечника. Над головой хрустальная люстра в виде ветвистого дерева в несколько ярусов – считай, не считай, а точно не подсчитаешь, сколько же в ней веточек. Кружилась без остановки. Он кружился без остановки. Жизнь кружилась без остановки. Когда он, лежа сверху, издал животный рык, Сыци явственно почувствовала, что он убил что-то у нее в душе еще до того, как она смогла понять, что конкретно это было. Он подпер голову и смотрел, как Сыци позволяет слезам скатываться на подушку, а ее овечье личико словно бы омывает душ.

Ли Гохуа лежал в кровати, а внутри у него скреблась мысль, словно кошкиным шершавым язычком: она даже плачет беззвучно, ее насилуют, а она и не пикнет. Сучка. Маленькая сучка. Фан Сыци подошла к своей одежде, присела на корточки и зарылась лицом в юбку. Прорыдав две минуты, она процедила сквозь зубы, не поднимая головы: «Не смотрите, как я одеваюсь». Ли Гохуа положил голову на согнутый локоть. В пустыне усталости после оргазма пробивались росточки желания. Он не смотрел, но видел ее губы, напоминавшие красную шкурку яблока, и наливные, словно яблочки, груди с миндалевидными сосками, и клитор, похожий на инжир. Тот самый инжир – смоковницу, винную ягоду, – который используют в китайской медицине для укрепления селезенки, смягчения кишечника и повышения аппетита. Ягоду, которую он сохранит в своей коллекции, чтобы передать дальше. Маленькая девочка, которая думает, что девственную плеву сложнее зарастить, чем сломанную конечность, изгоняет его жажду. Смоковница, которая прямо с ветки распаляет его, чтобы зайти еще дальше. Ее смоковница манит в глубины табу. Она и есть смоковница. Она и есть табу.

Спина Сыци как будто говорила, что она не понимает его языка, словно она не узнала свои мокрые и липкие трусики. Сыци оделась, обхватила себя обеими руками, пригвоздила к земле и застыла.

Ли Гохуа сказал в потолок: «Это способ выразить мою любовь к тебе, понимаешь? Не сердись. Ты же начитанная девочка, должна понимать, что красота не принадлежит себе. Ты так красива, но ведь не можешь принадлежать всем без разбора, так что придется принадлежать мне. Ты поняла? Ты моя. Тебе нравится учитель, а учителю нравишься ты. Мы не сделали ничего плохого. Это высшее проявление чувств двух любящих людей. Ты не можешь на меня сердиться. Знаешь, сколько мужества мне стоило сделать этот шаг? Когда я впервые увидел тебя, то сразу понял, что ты маленький ангелочек, уготованный мне судьбой. Знаешь, я читал твое сочинение: “Любовь лично я считаю раем. В этом раю лошади с платиновыми гривами чмокают друг дружку и от них исходит еле уловимый землистый запах”. Я никогда не заучивал сочинения учеников, но только что я правда на твоем теле прочувствовал рай. Я держал красную ручку и смотрел, как ты, покусывая кончик синей ручки, пишешь такие предложения. Почему ты не идешь у меня из головы? Ты можешь обвинить меня в том, что я зашел слишком далеко, в том, что я переступил черту. Но разве ты сможешь винить меня за любовь? Разве ты сможешь винить себя за красоту? Кстати, через несколько дней будет День учителя. И ты – самый лучший в мире подарок на этот праздник».

Слушала она или нет, все равно, самому Ли Гохуа казалось, что он говорит очень складно. Это все потому, что он постоянно вещает на уроках. Он знал, что она придет на следующей неделе. И еще через неделю тоже.