Райский сад первой любви

Сыци закопалась в недрах своего шкафа. Нельзя одеваться слишком красиво, всегда нужно приберечь что-то на будущее. А потом подумала: будущее? Она стояла на коленях посреди сборища платьев и чувствовала себя островком, на который накатывает грубая волна. На прощание мама сообщила Сыци, что учитель ждет ее у магазинчика на углу, но ничего не сказала о том, чтобы не возвращаться слишком поздно. Только на улице Сыци обнаружила, что идет сильный дождь, и, пока дошла до перекрестка, промокла до нитки. Ну и ладно. С каждым шагом одежда становилась все тяжелее, а шлепающие по лужам туфли напоминали хлипкие бумажные кораблики. Она попробовала отдернуть дождевые струи, словно занавеску из бус, и увидела припаркованное на перекрестке такси. На крышу машины брызгали бесчисленные дождевые капли, превращаясь в хрусталь. Забравшись внутрь, Сыци выставила ноги наружу, и из туфель вылилось две чашки воды. У сидевшего в салоне Ли Гохуа на одежде не было ни малейших следов влаги.

Похоже, Ли Гохуа очень понравилось, как она выглядит. От улыбки на лице образовались морщинки, напоминавшие ручейки воды на улице. Он сказал: «Помнишь, рассказывал вам про историю китайской портретной живописи? Ты сейчас как с портрета Цао Чжунда[39], на картинах которого одежда прилегала к телу плотно, словно мокрая, а я словно бы с портрета У Дао-цзы[40], который рисовал “пояс, подобный ветру”». Сыци радостно заметила: «Между нами целая династия». Внезапно он подался вперед: «Гляди-ка, радуга». Но когда Сыци посмотрела вперед, то увидела лишь, что молодой таксист смотрит на них через зеркало заднего вида и взгляд его напоминает тупой нож. Расстояние между ними было таким же, как расстояние до радуги. Такси въехало на паркинг маленькой гостиницы.

Ли Гохуа лежал на кровати, положив руки под голову. Сыци уже оделась и играла с длинным ворсом пушистого ковра на полу номера. Если провести рукой в одну сторону, то он становился синим, а в другую – желтым. Такой прелестный ковер, и с ним связано столько непристойных воспоминаний! Она горько заплакала. Он сказал: «Я всего лишь хочу найти умную девушку, с которой есть о чем говорить». Она сморщила нос от улыбки: «Это самообман». Он добавил: «Пожалуй, у всех девочек, мечтающих стать писательницами, должна быть запретная любовь». Она вновь улыбнулась: «Это предлог». Он сказал: «Разумеется, нужен предлог, а без предлога такие, как мы с тобой, не смогут жить дальше». Ли Гохуа подумал про себя, что ему нравятся ее стыдливость и несмываемые моральные принципы; если на основе этой истории снять фильм, то нужен будет голос за кадром, который четко объяснит, что ее стыдливость – это пристанище его бесстыдной радости. Он кончает в сокровенные глубины ее воспитания, с силой мнет ее чувство стыда, чтобы оно приняло форму стеснительности.

На следующий день Сыци снова спустилась к нему с сочинением. Впоследствии Ли Гохуа частенько поднимался к Фанам и приглашал Сыци на выставки.

Итин обожала еженедельные дни сочинений. Когда она оставалась наедине с учителем Ли и слушала рассказы о жизни великих литераторов, у Итин возникало чувство, будто она присутствует на великолепном банкете. Поскольку она сопереживала подруге и не хотела мешать единолично наслаждаться временем, проведенным с учителем, то никогда не стучалась в двери учителя в те дни, когда был черед Сыци сдавать сочинение. Она позволила себе потревожить их лишь однажды, когда мама Сыци настояла, чтобы Итин отнесла вниз лечебный отвар – смочить горло учителя. Одному богу известно, что ему там нужно было смачивать.

Когда учитель открыл дверь, то лицо его было даже ласковее, чем обычно, и лучилось радостью. Сыци, которая лежала грудью на столе, резко вскинула голову и уставилась на подругу. Итин обратила внимание, что на столе нет ни ручек, ни бумаги, Сыци выглядит ужасно грустной, в комнате беспорядок, а волосы подруги растрепаны. Ли Гохуа посмотрел на Сыци, потом повернул голову, взглянул на Итин и с улыбкой произнес: «Сыци, хочешь что-то сказать Итин?» Сыци закусила дрожащие губы, а потом беззвучно сказала Итин: «Я в порядке». Та ответила одними губами: «Хорошо, а я-то думала, ты заболела, дурочка!» Ли Гохуа не умел читать по губам, но был уверен: то, что он только что сделал, легло пятном позора на Сыци.

Они втроем уселись за стол. Ли Гохуа со смехом сказал Итин: «Когда ты пришла, я забыл, на чем только что остановился». Он повернул голову и добрыми глазами посмотрел на Сыци, а она буркнула: «Я тоже забыла». Они принялись болтать о всякой ерунде. Сыци подумала: вот я вырасту, начну краситься, и когда буду день-деньской ходить по улице, то румяна на щеках, и без того еле различимые, наверняка станут такими, как эта их беседа, – совсем поверхностными. Вырасту? Начну краситься? Сыци хотела вытянуть руку, но рука тут же обессиленно повисла. Она иногда подозревала, что в позапрошлом году на День учителя уже умерла. Сыци сидела напротив учителя Ли. Между ними словно бы пробивалась из-под пола понятная без слов радость, и ей нужно было лишь наступить туда ногой.