Райский уголок

– Я хочу видеть, как эти дамы и джентльмены смеются и поют и никогда, никогда не плачут, – сказала в тот день сестра Салим, вгрызаясь в жареного ягненка.

Воскресное жаркое было восстановлено в правах, с тех пор как кухарка согласилась приходить готовить по воскресеньям – при условии, что заплатят вперед и разрешат забирать домой остатки, для мужа, у которого больной желудок, и он не в состоянии переварить покупную еду.

Дамы и вправду выглядели счастливыми. Они много смеялись и никогда не плакали, даже когда им бывало грустно. Хотя иногда лучше бы плакали. Я хочу сказать, что даже когда мисс Миллз лежала на холодном линолеуме со сломанной ногой, приговаривая «Я помираю, Фанни-Джейн», она не плакала. Просто стонала. И мисс Гелтмайер не плакала, когда педикюрщик поскользнулся на своей табуретке и чуть не отрезал ей палец.

Единственной несчастной дамой была Матрона – даже у Салли-Энн намечалось светлое будущее, пускай и на фоне навеки притаившихся во тьме призраков близняшек. Если кто и плакал, так это Матрона. Она часто возвращалась мыслями к своему детству и ранней юности, рассказывала нам бесконечные печальные истории и частенько плакала, даже когда ее никто не видел. Вспоминая, как однажды стала жертвой несправедливости, когда-то в 1920-е годы, она заранее принималась рыться в кармане в поисках платка. И меня однажды довела до слез. Мать забыла ее у дантиста или вообще не собиралась забирать оттуда. Матрона (которая тогда не была матроной, даже фальшивой, ей было лет семь или восемь от роду) села на телегу в ближайшем городе, по моим представлениям это должен был быть Дублин или Лимерик, и в пригоршне она сжимала горсть зубов, вырванных жестоким старым дантистом, который только рвал людям зубы за деньги и больше ничего не делал. Ей дали понюхать усыпляющий газ, и ее мутило, и ей было худо, и она брела домой, а по подбородку струилась кровь. У нее хватило денег расплатиться за поездку на телеге, но слишком кружилась голова, чтобы рассуждать здраво. От воспоминания у Матроны задрожали губы, она махнула рукой и затолкала платок под стекла очков, и смотреть на это сил не было. Тут и робот бы расплакался.

Со стариками сложнее, в смысле слез, – у одних глаза и так постоянно слезятся, а другие просто не вполне в сознании. Единственным явно несчастным мужчиной был Хозяин, который страдал от растяжения сердца (и алкоголизма). Хозяйское растяжение сердца подтверждало теорию, которую я несколько раз слышала, что перелом лучше, чем растяжение. От растяжения слабость сохраняется навсегда, в то время как перелом срастается и остается тонюсенький шрам, различимый только на рентгене. Растянутое остается растянутым, а если вы понадеетесь, что оно окрепло и увеличите нагрузку, все опять растянется, и вы шлепнетесь на пол (это что касается растяжения лодыжки, но и с сердцем наверняка дело обстоит схоже). Но, в отличие от Матроны, хозяин и не думал плакать. Он был из тех аристократов, что говорят неразборчиво, как младенцы, ведут себя так, словно вокруг бесконечная вечеринка, а они расхаживают, позвякивая кубиками льда в бокале с виски. Вроде как моя мама раньше, только она предпочитала виски безо льда.

За кухонным столом мы завели беседу о слезах. Сестра Эйлин рассказала о своей тетушке, которая никогда не позволяла себе плакать, даже если случалось что-то ужасное, а такое случалось постоянно, но тетушка смирялась и продолжала жить и в итоге взорвалась от подавленного горя. Не как бомба взорвалась, а как коробка с прокисшим соком. И в итоге загремела в психушку на некоторое время. И ее там учили плакать, специальный терапевт по плачу, который орал на нее: «Плачь, Нора, плачь!» И тетушка заплакала. И стала как все нормальные люди. Плачет над рекламой хлеба и т. п. и когда в жизни или по телевизору происходит что-то очень хорошее или очень плохое.

26 Мордашка Финлейсон [49]

Моим свадебным подарком маме и мистеру Холту стало то, что я начала с чистой страницы учебу в школе – в смысле посещаемости. Я ничего им не сообщила – на случай, если ничего не выйдет. Итак, я отправилась в школу в свежеотглаженной блузке и даже с шикарным портфелем моей сестры. Я выглядела как человек с серьезными намерениями.

Первым уроком был сдвоенный французский, но мадам Перри отправила меня на урок европейских исследований – альтернатива для получающих общеобразовательный аттестат.

– Quoi? [50] – переспросила я.

– Tu es dans la classe inférieure [51], – виновато ответила мадам Перри.

Я отправилась к мисс Питт.

– Меня, как вижу, перевели в класс недостаточно успевающих, – сказала я.

– Да, совершенно верно, – согласилась она. – Ты можешь попасть в группу уровня «О», если я смогу еще раз встретиться с моим отчимом. – Так и заявила, напрямую.

– Но я уже устроила встречу, и я не виновата, что молочник привез его обратно в «Райский уголок».

– Ага! – щелкнула она пальцами. – То есть это был молочник?

– Ну, точно не знаю, но слышала, что так, – сказала я, мысленно кусая локти.