#ракдурак. Мой внезапный старт новой жизни

Я плохо помню, как именно пробивали легкое. К новому дренажу приставили банку Боброва (не помню точно, как она работает, кончик дренажа опущен в жидкость в банке, и при дыхании воздух из легкого выходит по трубке). С этим устройством я провела последующие одиннадцать дней, а на память от него остался заметный шрамик под ключицей. Про пять трубок в животе и говорить нечего, о том, сколько дискомфорта могут доставлять эти штуки, даже вспоминать не хочется. Просто скажу, что с ними очень больно и ходить, и лежать, и сидеть. Еще две трубки стояли в носу, их я ненавидела и боялась больше всего, но послушно терпела и отказывалась вытаскивать, даже когда уже было можно. Из реанимации одной больницы меня перевезли в другую, где моим лечащим врачом вновь стал мой друг.

Поездку на машине реанимации я тоже плохо помню, только то, что сирена «орала» и я хотела скорее доехать до больницы. Всегда пропускайте кареты «Скорой помощи» и реанимации, это самый простой способ помочь спасти чью-то жизнь.

Когда в палату пришел мой друг, я попросила у него телефон и на нем набирала вопросы, потому что говорить с трубками в носу было крайне больно.

Про пять трубок в животе и говорить нечего, о том, сколько дискомфорта могут доставлять эти штуки, даже вспоминать не хочется.

В реанимации я провела четыре дня. Первый день я вообще не шевелилась, так что пациент с соседней койки даже поинтересовался у медсестры:

– Что с ней, она в коме?

– Какая кома, она просто лежит спокойно.

Ей-богу, мне очень хотелось ответить, что ему не помешал бы типун на языке, но повторюсь, говорить было больно.

В отличие от обычной палаты, в реанимации ты подключен к прибору, который следит за тобой 24 часа в сутки, а в отделении всегда находится минимум один врач и много медперсонала. И кровать удобная, и пульт есть, регулирующий ее наклон, я его все время держала в руке, а врачи каждый раз шутили: «Катаешься?»

В отличие от обычной палаты, в реанимации ты подключен к прибору, который следит за тобой 24 часа в сутки.

Врачи в реанимации – это особые люди, они каждый день стараются поддержать твой боевой дух. Мне даже предлагали помыть голову, я отказалась; зато расчесываться меня заставляли:

– Ты потом не расчешешься! Давай, через силу!

– Не хочу, мне больно! У меня все равно химиотерапия, они выпадут! – мне правда было сложно шевелиться, я даже голову не поворачивала, а тут – расческа!

– Ой, не у всех выпадают, расчесывайся.

Про то, что у меня лимфома, знали все, но только однажды врач спросила, как я узнала о болезни. Это был один из тех случаев, когда я не ответила. По стечению обстоятельств, диагноз мне поставили именно в этой больнице месяц назад. Ко мне даже заходил тот самый торакальный хирург, который и говорил про некоего «зверька». Что именно он говорил в этот раз, я не запомнила, помню только, что подошел и погладил по голове.

Родителям разрешали навещать меня в реанимации по паре минут в день. Папа был слишком серьезен и сквозь зубы говорил: «Крепись!», а мама наигранно весело улыбалась и обещала, что все будет хорошо. Вот эти моменты больше всего выбивали из колеи – ты держишься, стараешься не думать о своих болях, о трубках по всему телу и т. д., но когда видишь родителей, сразу хочется плакать и просить, чтобы они поскорее забрали тебя. Поэтому я всегда делала вид, что хочу спать, когда они приходили, но они-то тоже не промах, поэтому говорили: «А ты спи-спи, я пока тут постою». В реанимации врачи им часто говорили, что для двадцатипятилетней барышни я на удивление терпелива. Действительно, я очень старалась не капризничать. Никому не стало бы легче от демонстрации того, как мне плохо, это и так понимали и знали все вокруг.

Папа был слишком серьезен и сквозь зубы говорил: «Крепись!», а мама наигранно весело улыбалась и обещала, что все будет хорошо.

Много всего было: и состояние стабильно тяжелое, и крики соседей по палате во время перевязок и процедур, и тошнота, и боли по всему телу, так что повернуться невозможно, а нога еще долго потом болела от уколов, которые делали в бедро, и подшивание расходящихся швов наживую, и снова постоянная тошнота.