Ракетное утро России (СИ)

- Понимаю… Да, понимаю… Беда, господин лейтенант. Передали – бомбят Одессу. Путь разрушен. Немцы! Чтоб их…

Сергей обмер. Как же такое случилось? Одесса в глубоком тылу, с моря прикрыта флотом… Но эти вопросы можно отложить на потом, покуда не выяснено – что с мамой.

- Стало быть, движения не будет. Где ближайшее шоссе?

- Так Кишинёв-Одесса…

- Честь имею.

Сосед по купе при страшном известии воскликнул «азохен вей!», но с места не сдвинулся. Сергей прихватил чемоданчик и попрощался с пожилым евреем.

В деревне ломили цены: никто ещё не знал про войну, но по улицам шастало с полдюжины самых торопливых пассажиров поезда, поэтому Выгода оправдала своё название. Мужичок согласился отвезти к Тираспольскому шоссе только за десятку.

Кошки скребли душу – в военную пору полагалось бросать всё и мчаться в расположение части. Но внутренний карман жгла телеграмма соседки тёти Песи – худо маме, приезжай. Сергей сорвался даже с выпускного бала, тем выторговал себе дни, чтоб прибыть на службу по предписанию и успеть заскочить домой. За двадцать вёрст до Одессы он не мог развернуться!

На окраине города молодости новоиспечённый лейтенант очутился, когда солнце миновало зенит. Дорогу заняли военные, протянувшие оцепление в обе стороны, куда хватало взгляда. Перед кордоном собрался длиннющий хвост машин и подвод. Ни конным, ни пешим, ни гужевым, ни автомобилям армейцы хода в Одессу не давали.

Горизонт на востоке закрыли дымы. Чёрные густые, в миллион раз большие, чем из печных труб в самую суровую зиму. Шоссе со стороны Бессарабии упирается в Молдаванку, знаменитый район города, с которым столько воспоминаний связано… Сергей обмахнул пыль с сапог, поправил портупею с кобурой, чтобы казаться строевым – кадровые офицеры за версту чуют чужаков, презрительно обзывая их «сюртуками». За пять лет учёбы, к разочарованию курсового начальника, училище так до конца и не перекроило сугубо штатскую натуру анархиста-одессита.

У поста отдал честь старшему лейтенанту, натурально позеленевшему от бесконечных объяснений, почему в город нельзя.

– Германцы? Флот? Аэропланы?

- Больше некому, лейтенант. Аэропланы с крестами. Так думаю – с румынских баз, никто ничего пока не знает. Вестовой! Здесь наш. Проводи.

Унтер, что провёл на окраину города, угрюмо сообщил:

- Прохлопали. Особенно первый налёт. Потом флот стрелял, истребители поднимались. Часть сбили, конечно. Писали, у нас новые аэропланы есть, что любого немца догонят и от него уйдут. И где же они, когда нужны?

- Не могу знать. Я только из артиллерийского училища.

- Военного? А по виду – сюртук. Но что говорить – сейчас мобилизацию объявят, - заключил военный, по обычаю русской армии одержимый стратегическими думами не ниже генералов Генштаба. – Всё одно лучше, чем призванные партикулярные.

Под неприязненными взглядами штатских, обречённых скучать за оцеплением, Сергей проскочил за линию постов и углубился в Молдаванку. Дым от пожарищ, долетавший и до оцепления, здесь сгустился. Местами почти ничего не было видно, и ветер, как назло, ослаб.

Дым совсем другой, нежели от дров или каменного угля. Жирный, липкий. В нём перемешались запахи Одессы, пожаром усиленные и возведённые до абсурда.

Воняло старой мебелью и горелым тряпьём. Запёкшимся в пламени голубиным помётом, которым покрыты ветхие, теперь рухнувшие чердаки. Какой-то кипячёной тухлятиной.

Бомба попала в рыбный лабаз. Улицу затянуло невыносимым рыбным смрадом. Сергей прижал к лицу рукав кителя и прибавил шагу, переходя на бег, задыхаясь, кашляя, отплёвываясь, почти ничего не видя слезящимися глазами.

А здесь дубили и красили кожи. Едкая вонь разлитых дубящих препаратов напомнила Москву и ракеты на азотной кислоте.

Мясные ряды и жирная копоть перепеченного мяса. Лавки закончились, вокруг потянулись догорающие двухэтажные дома с ввалившимися крышами, почерневшими стенами, лопнувшими стёклами. Запах палёного жира не исчез – усиливался. Значит, пережарена не свинина или говядина. Обгоревшие человеческие трупы дают тот же амбре. Он накрыл Одессу тошнотворным облаком.

Дым приглушил звуки. Но их всё равно осталось много: треск горящего дерева, шуршание осыпающейся черепицы, отдалённый грохот рушащихся перекрытий и стен. А также бабий плач, переходящий в животный вой.

Ближе к Прохоровской дорогу перегородили обломки аэроплана. Вверх торчала задняя оконечность фюзеляжа с хвостовым оперением. На киле чернел зловещий крест люфтваффе.

- Виноват, вашбродь, - остановил Сергея часовой. – Тутака пройтить не положено.

В обломках ковырялись люди в военной форме. Достают трупы пилотов, зло подумал молодой офицер. Пусть захоронят их в выгребной яме, там самое подходящее место.

- Аккуратней, вашбродь, - снова заговорил солдат. – Мародёры лютуют, шмаляют, бисовы дети.

Кто бы удивился? Конечно, одесские блатные-деловые имеют некий кодекс чести, только неожиданная беда и паралич власти непременно баламутят народ, и со дна поднимается самый мерзкий отстой, который среди пожарищ и смерти будет искать поживу.